Вячеслав Железнов - Маг. Новая реальность

Мешок с частями шупыра, раз уж не получилось нормально исследовать его сегодня, вынесли в холодную, тщательно заперли и подперли дверь, потом внезапно взыграла паранойя, пришлось вскрывать ее обратно, раскладывать части по отдельным тазикам и придавливать камнями хорошо подогнанные крышки. Пару раз я ловил на себе взгляды девушки, но продолжал свое черное дело. Наконец, закончили и пошли есть. Уже лежа в обнимку под теплым одеялом, я шепотом спросил на ушко у Дарзин:

- Что же все-таки такое это “юрай”?

- Закрой глаза…

К утру информация слегка улеглась в голове. Останки, с которыми за ночь ничего не произошло, заняли свое место на кресле, и мы стали разбираться в показаниях куба. Я уже мог - с большим трудом - продираться через текст, состоящий из знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых, но на что-то похожих слов.

- А вот это - “самуд бамеху глотс” - похоже на производное от “самед бамглс”, не? Только бессмыссленно выходит. “Облака зреют”…

- Скорее, на “смуд бамхгл”.

Блин! Попробуй, произнеси правильно это “бамхгл”, без нейтральной гласной. Как она это делает?

- Точно! Тогда, значит, “склад измененных форм” - или даже “склад форм изменения”. Уже похоже на что-то. Идем дальше…

***

Проснулся я с бешено колотящимся сердцем. Ночь принесла сон, который я не видел уже давно… вернее, такую вариацию не видел еще никогда - и сон, наряду с тяжелой горечью, одновременно нес ощущение щемящей нежности и зыбкого (вот именно так) тепла. Приснилось, что я попал (тоже смех - попаданцу снится сон о попаданстве), причем не сюда, а куда-то еще, выкарабкался и обжился в том мире, заимел вес и влияние - а потом на каком-то рауте внезапно встретил Её. Свою первую любовь. Училась когда-то вместе со мною девушка невероятной, неземной, небесной красоты, “выступает будто пава” - это было про нее. С каждым годом она расцветала, хорошела, хотя дальше казалось мне невозможным… а потом ее отца вдруг перевели в другую часть, и они всей семьей переехали. Только тогда дошло до дурака, что он любил ее больше жизни, обожествлял и хотел однажды подарить ей всю Вселенную…

При встрече знакомо захолонуло сердце, как каждый раз, когда видел старую фотографию, только с такой силой, что оно пропустило пару ударов - а потом тень узнавания легла и на ее чело. Мы стояли на балконе, за дверями играла медленная музыка и танцевали люди, а здесь шелестел по крышам дождь, и ветер доносил дыхание моря. И на расстоянии вытянутой руки стояла она. То самое лицо из снов, коса густейших волос, изумительные карие глаза… Ее красота слепила, причиняла почти физическую боль, потому что невозможно смертному невозбранно лицезреть небесное совершенство, и в то же время заставляла душу до хруста распирать грудь от восторга любования ею. Мы молчали, хотя в голове у меня теснились тысячи вопросов, хотелось узнать о каждой секунде ее жизни - но тускло посверкивали золотом наши кольца.

- Ты изменился. - она первой нарушила тишину. Коснулась пальцами лица, провела, как это делают слепые, и каждое прикосновение рождало в груди волну чего-то пугающего и неодолимого. - Этот шрам, это выражение глаз… Ты воевал?

- Да нет, так, при штабе отсиделся. - слова с трудом срывались со ставшего вдруг шершавым языка, но я заставил себя произнести это легко и непринужденно, и даже с легкой толикой стыда за эту как-бы-немужественность. Мария лишь грустно и понимающе улыбнулась:

- Вот и муж так же говорил… пока три звездочки однажды на спине не принес.

Я ощутил, что падаю в пропасть. Муж. Нет, конечно, умом я все понимал, не может такая женщина оставаться одна, просто - ну кто из нас властен над собою настолько? Должно быть, и дети есть - такие прелестные, кудрявые…

- Девочка. Прелестная такая, кудрявая…

Улыбнуться. Раздвинуть непослушные губы. Прямо сейчас. Говорят, телепатии не существует? Врут. Впрочем, какие могут быть барьеры от нее?

- А у меня сын. Хулиган-карапуз. А ты все такая же. - я не вру ни капли, и она это видит. Прошедшие годы и рождение новой жизни придали ее красоте лишь законченную завершенность. Огромные тревожные глаза чуть светлеют.

- Ты что, до сих пор… - не договаривает, всматривается, кажется, в самую душу - а я вдруг замечаю, как медленно опускаются щиты и шипы в глубине этих бездонных карих озер. Мой голос похож на карканье ворона:

- Да.

И безумно больно и стыдно, ведь я женат - и жену свою тоже люблю, пусть совсем по-другому, но люблю, и связывает нас нечто гораздо большее, нежели годы за одной партой. Минуло время, и чертовски правы были древние, говоря, что нельзя войти в одни воды дважды. Есть барьеры, что не взорвать и не проломить, и есть узы, что не разорвать, пока стоит мир. Перед внутренним взором встает нежное лицо супруги, потом в нем неуловимо проступают черты Марии, потом каким-то образом оно превращается в лицо Дарзин и обратно… а затем вдруг все смывает водопадом бесшабашной горечи. “Пока стоит мир”. Но этот мир - другой, и шансов на возвращение нет! Будто с гранитной статуи, с меня осыпается незримый прах, лезвие внезапной надежды рассекает огромный клубок запутанных противоречивых чувств, обращая их в одно-единственное верное.

Нас швыряет друг к другу, и я крепко, до боли, сжимаю ее в объятиях и пью и пью, не в силах прерваться даже для вдоха, теплую нежность мягких губ Марии. К чему слова, когда один этот поцелуй заменил их все? Мы оба понимали все, и все принимали - все, что было у каждого за спиной. Какая-то часть меня продолжала “сторожко оглядываться”, пытаясь пробубнить что-то вроде “платоническое запечатление в пред-пубертатном периоде на фоне эндорфинного всплеска и гормональной перестройки”, и даже “вероятная реализация варианта медовой ловушки” - но я послал все к черту. К черту психоанализ, туда же осторожность - эти мгновения стоят всего мира! Того, что я сложу к ее ногам.

А потом нас убили. Обычное дело - снайпер в глубине окна небоскреба напротив, монолитная пуля низкого сопротивления, которая пробивает нас обоих через сердца насквозь и застревает в стене, порождая внутри дома низкий пугающий гул. Я еще успеваю заметить огромные неверящие глаза Марии - и странным, возможным только во сне образом знакомую маркировку на пуле, которую, как я точно знаю, выпускает только мой враг, - М-4.1.1. Потом мир поглощает темнота.

Я вскинулся на постели, судорожно втягивая воздух. Сознание какое-то время еще цеплялось за события сна - слишком невероятного и странного, слишком четкого и цветного, чтобы оказаться “просто сном”, как в анекдотах про некого дедушку. Сон помнился в мельчайших деталях, болело сердце - виртуально-физически от “пронзившей” его пули и еще по-другому, от нахлынувшего разочарования и разбереженных воспоминаний.