Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

— Вы что, с ума посходили! — рявкнул Илья под самым ухом.

Бойцы отпрянули друг от друга, тяжело дыша и всё ещё сжимая кулаки.

— Стас, тебе делать нечего? — продолжал Илья, подходя. — Что случилось?

— Таких аборигенов в клетке держать надо, — буркнул Стас. — Ты, я слышал, хочешь его на Землю взять, а он и тут на людей бросается. Я, знаешь, не этнограф, чтобы подбирать ключи к аборигенскому непостижимому внутреннему миру. И на Земле не все будут этнографами, так что подумай хорошенько, стоит ли.

— Ты чего задираешься, зайка? — спросил Илья у Кирри, резко сменив тон.

Драку он видел на экране камер слежения, а слов ему было не слышно, подумал Кирри. Он подобрал пояс с ножом и пожал плечами, чувствуя ужасающую тоску.

— Видимо, меня надо держать в клетке, — сказал Кирри, застегнул пояс, поднял контейнер и пошёл в лабораторию.

— Ведёт себя, как стервозная баба, — сплюнул Стас у него за спиной, а Илья сказал:

— Реагируешь на инстинктивное поведение ксеноморфа, как на подначки дворового хулигана…

Больше Кирри ничего не слышал. Он принёс в лабораторию материал, сел в кресло, подтянув ноги к груди, уткнулся лицом в колени и вцепился зубами в ладонь, чтобы не разрыдаться.

Инстинктивное поведение.

Работаю белой мышкой. Эволюционный вывих. Из дикого племени. Экспериментальный образец.

И надо бы сбежать отсюда, пока одиночество и тоска ещё не довели до тихого сумасшествия, но даже если Кирри удастся пройти пешком и в одиночку по безводной пустыне с её драконами и прыгунами, жарой днём, холодом ночью и жаждой круглые сутки — с чем он придёт в Добрую Тень? Переросток, который шлялся три года неизвестно где. Старше всех — кто захочет сразиться с ним? Почему ты до сих пор одинок, дылда? И почему ты до сих пор — никто?

Или надо идти в Лянчин? Ах, если бы Кирри ещё не поумнел за эти три года и не понял с беспредельной ясностью, что в Лянчине его участь будет ещё плачевнее! Здесь дикарь и там дикарь — но здесь, по крайней мере, не рабыня…

Отец-Мать, подумал Кирри, как в детстве, я так хочу домой! Позволь мне вернуться домой и жить среди людей, как человек! Голодно, тяжело, грязно — но рядом с тем, кто будет меня любить и не станет считать ручным животным. Я не создан жить с чужими! Чужим хорошо жить с себе подобными — а я…

По мне они диссертации пишут.

Пришёл Илья, присел рядом, погладил по голове:

— Кирька, не бери в голову, Стас просто вести себя не умеет.

Стас просто честно выдал то, что все думают и помалкивают, подумал Кирри, а вслух сказал:

— Прости, Илья. Я в порядке. Я не злюсь и не огорчаюсь. Мы просто случайно поссорились. Я в Поре, ты же знаешь — меня несёт иногда. Инстинктивное поведение, ты же сказал… Но я не злюсь на Стаса, не подумай.

И всё. Илья всему поверил.

— Ты молодчина, зайка, — сказал он весело. — Помоги мне распаковать эти богатства?

Кирри кивнул и встал.

Тебя я люблю, думал он. Тебе я благодарен. Иногда ты почти похож на моего отца. Но даже ты — чужой. И мне придётся найти способ уйти отсюда — и от тебя — иначе случится что-нибудь плохое.

С тех пор он старался держаться как можно дальше от чужих. Когда партия с Земли улетела, пообещав прислать замену, а на станции остался только Илья, Кирри порадовался. Он был по-прежнему очень аккуратен и внимателен — а по ночам, когда Илья спал и на станции горел только дежурный свет, Кирри подолгу сидел перед мониторами слежения, глядя в чёрное безмолвие пустыни, чуть тронутое лунными бликами, и представляя себе запах остывшего песка и мрака. Ему было щемяще страшно — и до боли хотелось подняться на поверхность и идти, пока несут ноги. Куда глаза глядят.

Запись №145-01; Нги-Унг-Лян, Лянчин, Хундун.

К Хундуну мы подъезжаем, когда побагровевший солнечный диск уже лежит на горизонте.

Дорога сравнительно спокойна: весна, народ занят полевыми работами, мало кому надо из деревни в город. Нам встречаются только плебеи, которые привычно шарахаются по обочинам, не рассматривая наш отряд, да небогатые торговцы, везущие из города к окрестностям всякую всячину — они тоже дёргают лошадей к обочине и не поднимают глаз.

Приграничье осталось позади; патрули встречаются реже. Лянчин цветёт, Лянчин весь покрыт белой кипенью миндаля, алыми сполохами деревьев т-чень и жёлтыми пушистыми облаками златоцветника, который растёт по берегам каналов — вода несёт сладкую жёлтую пыль. Дикий миндаль, кустарник, а не дерево, почти такой же пышный, как и культурный, цветёт розоватыми цветами, растущими целыми гроздьями; его такое множество, что издали заросли напоминают взбитый клубничный крем. Лянчин выглядит мирно и прекрасно — странно думать о человеческих распрях, любуясь этим мирным цветением.

Анну считает, что в город на ночь глядя нам не надо — пока ни к чему привлекать к себе лишнее внимание — и наш отряд располагается в помещении придорожного постоялого двора. Хозяин заведения, немолодой полный человек, я бы сказал, с бакенбардами, искренне любезен: с одной стороны, мы, сомнительная компания, слишком большая, чтобы быть безопасной, разогнали всех постояльцев в две минуты — но с другой, с нами аж трое Львят, и мы намерены заплатить за постой деньгами.

Правда, не очень щедро. Львята могут и вовсе не платить, а волки теоретически должны бы, но практически берут даром всё, что захотят. Поэтому, когда Анну и Эткуру бросают на стойку перед хозяином пару золотых «солнышек», хозяин кланяется так, что едва не встречает ту же стойку лбом: золото! Всё окупится, даже вооружённые девочки и съеденный целым табуном боевых коней стратегический запас «кукурузы».

Постоялый двор после трактиров в Кши-На напоминает полутёмный прокопчённый очажным дымом барак с низкими почерневшими сводами, которые поддерживают гнутые и тоже почерневшие деревянные балки. В «зале для посетителей» — засаленные подушки, глиняная посуда, расписанная жёлтыми и красными спиралями, и не выветриваемый запах дыма и какой-то острой пряности. Хозяин с бакенбардами разогнал своих детей, помогавших ему работать — видимо, опасается даже таких с виду безопасных волков, как мы; прислуживает сам. Лянчинцы с наслаждением пьют из широких чашек обожаемый местный напиток из поджаренных семян плодов т-чень, какой-то пряной травы и мёда — сяшми. Пахнет очень приятно, похоже одновременно на шоколад и на можжевельник — а на вид натуральные чёрные чернила. Я пробую. Сладко и интересно на вкус, но очень терпко, как недозрелые ягоды черёмухи, «вяжет» рот мёртвыми узлами. Похоже, поклонником сяшми мне не быть, но к чему я только не привыкал!