Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

— Тебе не нужно спешить назад? — спросил он.

— Пока нет, — отозвался Шумри, устраиваясь рядом, — Они еще не перебрались через скалы, еще топчутся на берегу и переругиваются сквозь зубы, заставляя собаку искать проход в камнях…

— Интересно, а кто вообще протоптал этот проход? Дикие козы? Что-то я их тут не заметил… А может быть, ты с детьми? И как тебе пришла в голову мысль высадиться возле этих голых и сухих скал? Глядя на них с берега, ни за что не подумаешь, что они скрывают за собой зелень вечного лета.

— О, виноваты в этом рассветные лучи солнца! — улыбнулся Шумри. — Когда мы проплывали здесь, было раннее утро, Илоис и дети спали в лодке, а я тихонько греб, помогая течению… И вдруг скалы впереди меня, мрачные и серые, засветились розовым, алым и пурпурным. И зазвучали! Да-да, они светились и звучали. То была музыка, никогда прежде мной не слышанная. Казалось, что весь остров этот — один огромный музыкальный инструмент со множеством взметнувшихся вверх тонких и толстых труб и трубочек… Я не мог не направить лодку к этим дивным камням и слушал, слушал до тех пор, пока из пурпурного солнце не стало желтым, и музыка не утихла. Проснулись дети и сразу же кинулись лазать по скалам, словно ящерицы. Не обращая внимания на запреты бедной Илоис, они взобрались на самую вершину… и тут издали такой дикий и торжествующий вопль в две глотки, что мы не на шутку перепугались. Мы думали, они узрели что-то ужасное… Тропинку протоптали не козы, конечно, а мы четверо, постепенно, за два года, что мы живем здесь.

Небо понемногу светлело. На западе еще сверкали звезды, восточный же край медленно пропитывался розовым. Проснувшиеся птицы завели утреннюю перебранку над их головами.

— Илоис тоже со временем стала слышать здесь музыку, — помолчав, продолжил Шумри. — Правда, не на рассвете, а в сумерки, сразу, как солнце садится за красноватыми холмами. Она уверяет, что музыка эта тихая, приглушенная и нежная, словно шепот матери перед сном со своим ребенком… Сначала я просто слушал, затем стал играть сам. Есть некоторые места в расщелинах скал, где эхо подхватывает звук, умножает его, разносит по всему острову и за его пределы. Кажется, что играет не один человек, а несколько.

— Об этом говорил вендиец с коброй, — вспомнил Конан. — Твоя музыка зачаровала его, совсем так же, как он зачаровывает и заставляет танцевать свою змею.

— Вендиец был не единственным, — усмехнулся Шумри. — Пять или шесть странников приплывали сюда на звуки тростниковой флейты. Обычно они жили здесь несколько дней, иногда луну или больше. На прощание я каждого просил расспрашивать о тебе где только можно. Я знал, что бродяги, нигде не задерживающиеся подолгу, покрытые пылью тысяч дорог и тропинок, рано или поздно донесут до тебя мою весть. Если странник был родом из Зингары или имел отношение к морю, я также просил его узнать что-нибудь о Горги и «Адуляре». Но, видимо, наш капитан все еще плавает где-то. А ты… Ты пришел!

— И, клянусь Кромом, ничуть не жалею об этом! — отозвался Конан. — Если мне снова встретится тот вендиец, я непременно обниму его и отсыплю груду монет. Даже подружка его из голубого кувшина кажется мне симпатичной!

— Если б ты видел, как подружились с ней дети, — улыбнулся Шумри. — Пока этот южный странник жил у нас, Илоис пребывала почти в постоянном ужасе, потому что они брали кобру в руки — кажется, ее звали Чейя — носили на шее, поили козьим молоком, за которым специально плавали в селение… Она выполняла их команды, как дрессированный пес. Под конец и сама Илоис привыкла к ней и уверяла, что ничего красивее узора на ее спине — черного на синем — никогда не встречала… Да, он был очень славный, тот вендиец. Не зря же именно его слово привело тебя к нам.

Шумри замолчал. Не отрываясь смотрел он на небо, ставшее уже ярко-розовым, на зубцы скал на востоке, чьи профили золотились под лучами встающего солнца… Возможно, он снова слышал свою музыку.

От яркости и сияния небесных красок у Конана устали глаза, и он опустил их. И вовремя! На противоположной гряде скал он заметил что-то шевелящееся, напоминающее медленно и беззвучно катящиеся камни. Но то были не камни, а люди, в кожаных плащах и наплечниках, цепочкой спускающиеся с вершины гребня. Впереди всех мелькала узкая спина собаки, низко пригнувшей голову и распрямившей хвост.

— Клянусь Кромом! Вот и они, наконец! — воскликнул киммериец. — Вот и верные псы Кайсса!..

Шумри не сразу вышел из созерцания и вслушивания. Переход от рассветной музыки к цепочке крадущихся убийц был для него слишком резким.

— Да-да… — пробормотал он. — Да… это они. Теперь я пойду, Конан. Тебе же лучше передвинуться за этот выступ, вот так. Теперь тебя снизу невозможно будет заметить.

Скальные выступы с боков и сверху образовывали что-то вроде ниши или логова. Дно было покрыто охапкой мягкой сухой травы. Видимо, Шумри не раз забирался сюда и проводил время в одиночестве.

— Да, — заметив его взгляд, кивнул немедиец. — Я часто сижу здесь один, иногда провожу целые ночи. Это самое заветное мое место, где я чувствую себя одним целым со всем миром вокруг меня. Одновременно чувствую себя песчинкой и горой, звуком и мелодией сфер, каплей и океаном… Впрочем, сейчас это не важно. Ты отлично выспишься здесь, Конан. Только не вздумай спускаться вниз без меня. Я вернусь, как только все будет спокойно.

— Но я не хочу здесь сидеть, как кролик в норе! — воспротивился киммериец. — Не забывай, что мой меч при мне!

— При тебе один только меч, при них же — десятка два отравленных кинжалов, — возразил Шумри. — Даже если ты убьешь половину, прежде чем погибнешь сам, что это изменит?

— Почему ты думаешь, что кинжалы отравленные?

— Потому что ни мечей, ни луков при них нет. Видимо, чтобы не производить лишнего шума. Они надеются застать тебя врасплох, напасть на спящего. Нет ничего лучше отравленных кинжалов для этой цели. Но ты не беспокоися, я наведу их на ложный след. Озеро под скалой имеет протоку, соединяющую его с рекой. Я скажу, что ты уплыл вниз по течению, взяв нашу лодку.

— И все-таки я не могу, не могу сидеть просто так!.. — Конан скрипнул зубами и ударил кулаком по камню.

— Ты будешь сидеть здесь, — сказал Шумри. — Если не хочешь погубить мою семью.

Киммериец отвернулся и выругался, но беззвучно, одними губами.

— Прости, но я должен спешить. Постарайся заснуть, тогда время пройдет быстрее. Мне хотелось бы спровадить этих ищеек до тех пор, пока Илоис еще не вернулась…

Глава третья

Сон, как всегда бывает на восходе и закате, был спутанным, поверхностным и тревожным. Конан боролся с неведомыми противниками, бесформенными и вязкими, падавшими на него со всех сторон, словно уплотнившиеся до предела сгустки болотного тумана. У них не было голосов и не было лиц, и он задыхался от исходившего от них тухлого запаха… От ударов его меча нападавшие дробились на куски, все более мелкие, но куски эти продолжали двигаться и засыпать его со всех сторон, залепляя глаза и ноздри, теплой слизью стягивая размах рук… Нехватка воздуха становилась все мучительней, струйки пота текли по его лбу и вискам, перемешиваясь с липкой влагой отвратительных, назойливо-неутомимых существ… От вязкой муки удушья Конан проснулся.