Уильям Кинг - Победитель троллей

Он направил своего коня как можно ближе к белокурому юноше. Вольфганг испытал легкое удовлетворение, заметив, как тот старался не отступить назад, пока к нему приближалось массивное животное. Гном стоял позади, разглядывая круп лошади.

– Доброе утро! – произнес Вольфганг так весело, насколько это было возможно при такой боли в животе. – Я вижу, вы поправились. У нас тоже была тяжелая ночь. Я надеюсь, вы не настроены столь недружелюбно сегодня утром. – Вольфганг посмотрел направо и налево на охранников Генриха, чтобы показать, кто хозяин положения.

Ненависть скользнула по лицу молодого человека.

– Я хорошо себя чувствую, – небрежно произнес он.

В его голосе слышалось раздражение, как будто он старался себя сдерживать. Вольфганг подумал, что парень явно его недолюбливает.

– Не стоит беспокоиться о подружке. Вольфганг позаботился о ней.

"Великий Слаанеш! Генрих ничего не соображает, когда чувствует себя триумфатором, – подумал Вольфганг. Однако его слова оживили память Вольфганга. Да, Грета ушла из таверны, как только оттуда вышвырнули чужестранцев. И он не видел ее до того момента, когда она постучалась к нему в дверь. Пожалуй, Генрих не так уж и глуп.

– Какой подружке? – белокурый человек, казалось, действительно удивился. Он дотронулся до шрама на левой щеке и нахмурил брови.

– О милашке Грете, – откликнулся Генрих. – Ты, должно быть, удивился, когда она последовала за тобой на улицу, и решил, что ее доброе крестьянское сердце смягчилось при виде твоего состояния. Только она провела прошлую ночь, согревая постель Вольфганга.

Вольфганг хмыкнул. Если бы это было так!

Рука бродяги метнулась к эфесу меча – и замерла там, несмотря на то, что охранники Генриха тоже выхватили свое оружие. Феликс бросил на гнома обычный призывный взгляд, но тот не двигался, рассматривая сокола и недоумевающие поглядывая на всадников. Секира бесцельно болтался в его руках, как будто гном не знал, что с ней делать.

– Мы не хотим неприятностей, – наконец произнес молодой человек, убирая руку от оружия.

Охранники расхохотались. Вольфганг надеялся, что его голова не настолько пострадала, чтобы перестать отчетливо соображать. Он очень хотел спросить парня, не видел ли он сегодня девушку, но гордость вновь удержала его от подобного вопроса в присутствии всех приспешников Генриха. Он все пытался найти выход из этого положения, но решение никак не приходило ему на ум. "Жизнь бывает тяжела временами", – подумал он.

Он утешал себя мыслью, что девчонка не успела уйти слишком далеко. Если она все еще в городе, Вернер и Отто непременно найдут ее. А если она рискнет вернуться к своему помещику и вновь стать рабой, то непременно пройдет через эти земли, покажется на открытой местности вокруг города рано или поздно. А эти сокольничие помогут найти ее.

К тому же, подумал он, никто не ищет его – значит, она никому ничего не рассказала. Да если бы и рассказала, то кто поверит ей, крестьянской замарашке, обвиняющей сына самого влиятельного купца в городе? Он позволил себе улыбнуться. Было приятно осознавать, что он так умен – даже в этом жутком состоянии похмелья.

– Пойдем, Генрих! – величаво произнес он. – Пусть эти шуты возвращаются в свой балаган. Сегодня слишком славное утро, чтобы марать руки о попрошаек.

Вольфганг пришпорил коня и поскакал прочь, стараясь подавить приступы тошноты. Теперь он был уверен, что все идет замечательно. И пообещал себе, что когда обнаружит девушку, то заставит ее заплатить за эту мучительную, а главное надоедливую пытку.

Холмы, взбирающиеся к вершине, напомнили Феликсу волны. А над ними возвышались горы, выступ над выступом, закрывая горизонт своими неровными краями.

Феликс боялся, что не сможет найти дорогу к горе Черного Огня, но тропинка оказалась весьма приметной. Это был тот же самый путь, по которому они с Готреком шли накануне от подножия холмов.

Напряжение в спине и лодыжках указывало на то, что начинается подъем. Тропинка терялась в изгибах горы, поднимаясь на сотни аршин. "Интересно, – подумал Феликс, – сам алхимик ходил здесь когда-нибудь или же эта дорога вообще оставлена не людьми?" Несколько знаков было выцарапано на скалах – нечеткие очертания глаза, – но было ли это предупреждение "Здесь гоблины!" или же метка самих зеленокожих, Феликс не мог определить.

Готреку, казалось, нравилось путешествие. Он напевал себе под нос и поднимался вверх без особого напряжения. Он взбирался по скользким склонам, без труда находя незаметные для Феликса ступеньки в скале. Вскоре человек обнаружил, что гораздо проще идти по следам гнома, чувствовавшего себя в горах, как рыба в воде.

Пот градом катился по спине Феликса, дышать было трудно. Он напомнил себе трудное и долгое путешествие к Восьми Вершинам Карака, но этот подъем в горы казался еще тяжелей. Он забеспокоился о том, сможет ли он вообще подняться выше. А уж если начнется дождь…

Резкость ландшафта, серые горы и сильный ветер вполне соответствовали его дурному настроению. К тому же Феликса переполняла ненависть к Вольфгангу Лэммелу. Его возмущала столь бесшабашная жестокость и испорченность молодого богача. В свое время в Альтдорфе он знавал немало таких подонков, но никогда не становился жертвой их развлечений. Богатство и общественное положение отца защищали его от подобных нападок. В минуты откровенности Феликс был вынужден признать, что, вероятно, он тоже порой вел себя не лучше этого маленького негодяя Вольфганга. Теперь он понимал всю тяжесть несправедливой обиды, и ему было очень больно.

Он понял, почему Грета была в таком отчаянии. Феликс старался не думать о том, что произошло между Гретой и Вольфгангом; но мысль о том, что Лэммел изнасиловал девушку, пронеслась в его мозгу, вызвав приступ безумного гнева. Он поклялся, что, как только Готрек поправится, Вольфганг расплатится за все. Он продолжал путь, ворча и с трудом подавляя желание заставить Готрека прекратить напевать песенку.

Гном скрылся за очередным выступом. Феликс проклял все на свете, когда поскользнулся и упал, сильно ушибив руку о валун. Боль отозвалась во всем теле. Он подполз поближе к выступу и оказался прямо на мягком торфянике.

Феликс подумал, почему солнцецвет растет на самой высокой части горы, прямо у снежной кромки. Почему бы цветку не расти здесь, у подножия холмов рядом с другими цветами? На секунду он даже вздрогнул. Он давно уже убедился в том, что иногда ответы очень просты. Может быть, алхимик использует все эти ингредиенты только потому, что их сложно достать, для пущей таинственности и чтобы его мастерство выше ценили? Ничего удивительного, если это и так.