Евгений Щепетнов - Монах

— Иди, говорю, посмотри, что там с Алёной! Мы зачем сюда шли? Что там с девчонкой узнай, я подожду…

Фёдор молча кивнул головой и исчез в пещере.

Потянулись мучительные минуты ожидания — у Андрея мутилось в голове, его лихорадило и он стал замерзать — сказывалась потеря крови.

Монах прижал руки к груди и сосредоточился, отбрасывая от себя холод, дикую боль в спине и разбитом лице — главное было отрешиться от неудобств, от боли, от всего того, что мешает выполнять задание — так учил его когда-то инструктор. Это было на уровне берсерка, когда человек не ощущает боли и думает только о том, чтобы убить противника.

Подождав минуты три, Андрей тяжело встал, вынул из ножен саблю и опираясь на неё, пошатываясь, пошёл к пещере, где чуть не столкнулся с вышедшим оттуда Фёдором.

Старый солдат держал на руках маленькую девочку, года три от роду, сладко спавшую на руках и не знавшую — не ведающую, какие страсти творились вокруг.

Фёдор посмотрел на Андрея и хмыкнул:

— Ну куда, куда ты собрался? Хватит с тебя уже! Как труп ходячий, а туда же! Алёна, держи девчонку, мне тут нашего воителя надо тащить… ты сам-то не дойдёшь до фургона, похоже на то! Пошли потихоньку — спустимся к лесу, там я волокушу сделаю!

Андрей, поддерживаемый Фёдором, медленно потащился к лесу. Его знобило, голова кружилась и он привычно определил — сотрясение мозга, большая потеря крови, болевой шок.

В его голове было мутно и горячо, он то выныривал из забытья, то погружался в него, осматриваясь на предмет опасности — в бреду ему казалось, что он опять на войне, и вокруг подкрадываются враги, готовые перерезать ему глотку. В моменты просветления он ощущал, что его куда-то волокут, и он лежит на палках, связанных друг с другом, перетянутый поперёк груди и неподвижный.

В очередной раз открыв глаза после потери сознания, он увидел, как над головой качаются ветки деревьев и он подумал: «Из зелёнки выносят…к вертушкам? Где они тут сядут? Как меня зацепило — на растяжку, что ли, наступил? Спина как болит…наверное осколками посекло…»

Снова погрузившись в забытье он очнулся уже перед фургоном, под бурчание Фёдора:

— Здоров же ты, бугай! Вроде худой, а тяжёлый! Ты слышишь меня? Андрей, живой? Ага — глаза открыл! Алёна, быстро давай из фургона бутылки с вином, воду давай — там из бочонка налей! Девочку оставь в фургоне, пусть спит, скорее, скорее давай, пока ты ходишь он сто раз загнётся! Да, вот эту бутыль. Воду принесла? Давай, помоги мне — сажаем его, ты держи, а я буду снимать с него кольчугу и все лохмотья! Да не делай такое лицо мать-перемать! А ты что думала, так просто кикимору забить? Держать! Мать…мать…мать…в дышло! Говорю — ровнее держи! Осторожно! Уххх…зараза! Андрюха, это мы! Твою мать! Мать…мать…мать…хррррр….

Андрей, когда его сажали, внезапно очнулся, и вообразил, что его захватили чеченские боевики и собрались над ним глумиться, срывая с него одежду — он двинул рукой, и державшая его Алёна улетела под колёса фургона, навалившегося на него Фёдора он подмял, вцепился ему в глоту и стал душить, сжимая стальные пальцы в последнем усилии так, что тот мог только хрипеть и закатывать глаза в попытке освободиться от захвата монаха.

Спасло Фёдора то, что Андрей от напряжения потерял сознание, но и после этого разжать его окостеневшие пальцы стоило большого труда.

Фёдор отдышался, выдал очередную порцию мата и позвал боязливо смотревшую на происходящее Алёну:

— Чего встала-то?! Иди сюда, держи! Со спины держи, раз боишься!

— А чего он набросился-то?

— Чего-чего…видишь, не в себе он. Воюет. Кажется ему что он среди врагов! Давай, поддерживай его вот так, я мыть спину буду.

Фёдор стал лить на спину Андрея воду из бутылки, смывая корку из грязи и запёкшейся крови и аккуратно стирая всё это намоченной тряпочкой. Скоро спина обнажилась, и стали видны полученные раны — мускулы были исполосованы так, как будто их резали ножом на полоски — некоторые разрезы доходили до кости, и сквозь них были видны рёбра.

После того, как грязь и кровь были смыты, из ран снова обильно потекла кровь.

Фёдор схватил бутыль с крепким вином и стал лихорадочно промывать раны, стараясь вымыть остатки земли из разверстых разрезов.

Скоро вино в бутыдке закончилась, и он послал Алёну за новой бутылью, приговаривая:

— А ты говорил вино не нужно было брать! Вот как бы сейчас мы промыли квасом? Ох, Андрюха, Андрюха…не знаю, как ты выживешь! Эй, Алёна, тащи сюда мой вещмешок, серый такой, с завязками! Там у меня нитки с иголкой! Да поторопись, а то он кровью истечёт…впрочем — он и так истёк. Ну давай, давай, что ты глаза вытаращила! Быстро мешок сюда, демон тебя задери! Пошевелишься ты или нет? Из-за тебя ведь мужик помирает, торопись!

Алёна принесла мешок, вино, и Фёдор занялся зашиванием ран.

Уже темнело, и стояли густые сумерки, и Фёдор, чертыхаясь пытался рассмотреть, куда воткнуть иглу:

— Алёна, разведи костёр! Я ничего не вижу! Давай по-быстрому, я не могу оторваться от дела, надо раны стянуть, иначе кровь не остановить, он и так уже бледный, как мертвец!

Фёдор продолжал шить, практически уже на ощупь, а женщина побежала собирать валежник и ломать сухие ветки от засохшего дерева на краю болота.

Скоро возле фургона пылал костёр, зажжённый от кресала Фёдора, а он всё продолжал шить и шить длинные страшные разрезы, нанесённые когтями кикиморы.

Андрей всё это время был без сознания, что уберегло его от страшной боли во время обработки ран и после, при зашивании.

Наконец, часа через полтора после начала обработки ран, всё было закончено. Фёдор вздохнул, отложил иглу, нитки, вытянул усталые руки, положив их на колени и расслабился на чурбаке, рядом с распростёртым на животе Андреем.

Он сомневался, что тот выживет — после таких ран, да ещё и забитых грязью — мало кто мог выжить — только если чудом. Оставалось на него, на чудо, и уповать.

Солдат посмотрел на Андрея и у него защипало глаза — после сорока лет трудно найти друга, практически невозможно — груз жизненного опыта, груз предательств и людской неблагодарности давит на душу, обжигает её и человек уже не может принять в неё кого-то другого, не может обрести друга.

Много ли людей могут похвастаться, что у них есть друзья, после сорока или пятидесяти лет? Приятели — да. Знакомые, собутыльники — да. Но человек, который может отдать за тебя жизнь, который не побежит, спасая свою и встанет с тобой плечо к плечу навстречу любой опасности — есть такие? Если есть — вы счастливые люди.

Фёдор беззвучно плакал, глядя на умирающего мужчину, поняв в одночасье, как был дорог ему этот человек, так странно и неожиданно ворвавшийся в его скучную пьяную жизнь.