Уравнение времени (СИ) - Юркина Евгения

— Лаврентий Петрович, — с непередаваемой интонацией ответил рысь. — С чем пожаловали, любезнейший?

***

Лаврентия поломало сильно.

Не помогли амулеты, которыми он был увешан, что новогодняя ель игрушками. И не только не помогли — наоборот, его же и покорежили!

— Я остался в лаборатории, — булькало месиво, — чтобы приглядеть за карателем. Но один я бы не справился, и Прасковья…

— Еще бы ты справился! — фыркнул рысь. И внезапно резко сменил тему: — А скажи, мил человек, позавчера ты один за карателем приглядывал? Когда Федор Оспин беспрепятственно по Углежу разгуливал?

Месиво долго не отвечало. Потом все-таки булькнуло на пределе слышимости: один.

— И находился в лаборатории?

— Да… — булькнул раненый…

И вдруг зашелся страшным кровавым кашлем!

— Может, обезболить его? — до Саши, несмотря на гадливость, на странную пелену отрешенности, окутавшей все ее существо, вдруг начало доходить: перед ней живой человек! И он мучается!

— Обезболишь — правдиво отвечать перестанет. Как вердикт выносить будешь?

Магистр говорил спокойно, даже лениво. Но несмотря на спокойствие, Саша откуда-то знала: наставник на грани. Еще чуть-чуть, и он взорвется! Пойдет крушить, ломать… И в первую очередь прикончит Лаврентия Петровича!

— А может, почувствую? — А вот на Сашу все больше накатывала жалость.

И не просто накатывала. Девушка почему-то чувствовала адскую, чудовищную боль, терзающую раненого.

— Терпи, Сашка. — Рысь в сторону девушки даже не посмотрел. — Тебе на самом не больно, это только кажется. А вот ему — нет. И именно эта адская боль заставляет его говорить правду! И больше ничто.

— Но может, я смогу почувствовать и так? — умоляюще посмотрела на Магистра девушка. — Вот как людоедов тех. Или ведьму, нареченную Варварой? Вы же сами сказали, я многому научилась…

— Научилась, говоришь? — Диким блеском сверкнули глаза Магистра. — Тогда слушай и запоминай. В любой другой ситуации я бы тебя проучил. Уж экзамен ты у меня не сдала бы, побегала бы еще месяц-другой, поискала бы жемчужины отходов человеческой породы на помойке человеческих же отбросов!.. Что молчишь? Никак поняла, о чем речь?

Саша куратора не понимала. Почему он так витиевато говорит о вещах несущественных? Как вообще можно быть таким жестоким? Сначала нужно человека вылечить, а потом вести допросы! Мало ли, что какую вину он на себя возьмет, лишь бы прекратить мучения?

Надо сказать, девушка была не одинока. Николай и Амвросий пока крепились, не высказывали своего мнения, но на лицах парней было написано все, что они думают о происходящем. И мысли их были нехорошими.

Но псы как будто затаились для прыжка — порвать в клочья приползшего за помощью?

И старожилы института, Мирарет и Натали, были целиком и полностью на стороне премудрого рыся.

— Ты слушай наставника, девонька. — На плечо девушки легла сухая рука. — Он дело говорит. Не учуешь то, что нельзя почувствовать в принципе. Ты не сможешь понять Лаврентия Петровича. Кстати, своим упрямством ты продлеваешь его муки. Магистр бы давным-давно его расспросил, а так…

— А так я сейчас наглядно покажу Александре глубину ее заблуждения. — Пока старец увещевал Сашу, Магистр успел принять решение. — Сейчас я его обезболю… Нет, Сашка, ты руки-то вперед не тяни, эта тварь их по локоть откусит, а на такую воспитательную меру я пойтить не могу. Скажи мне, прелестное дитя, ты его ответы запомнила? Про то, что позавчера он стерег карателя один?

— Да! — Саша совсем не понимала, почему куратор медлит. Почему не обезболивает живого человека?

А Магистр как будто не понимал, по какому поводу переживает воспитанница.

— Теперь я во всеуслышание скажу, где была Прасковья… — Рысь окутался белым сиянием. Так сидел он неподвижно недолгое время, показавшееся девушке вечностью. Но потом утратил сияние и произнес: — В салоне красоты Прасковья была. На Большой Ордынке. Запомнила?

— Д-да. Но какое отношение?..

— А вот такое. — Рысь дунул в сторону лежащего, и его страшные раны перестали кровоточить. Лицо очистилось, на нем начали проступать — нос, щеки, глаза, губы…

Рысь дунул повторно. Глаза открылись.

— Лаврентий Петрович, — мягко произнес рысь, — расскажите нам, где вы были позавчера?

— Позавчера? — Тон лежачего можно было намазывать на хлеб вместо масла.

— Да-да, позавчера.

— Это когда Парашка позволила себе упустить карателя из лаборатории «Магия природы и человека»? — Политикан преданно посмотрел на Сашу, и девушка вдруг почувствовала, как на нее накатило: Лаврентий Петрович говорит правду! Чистую правду! Все так и было, это Прасковья не справилась, это она проглядела Федора! — Я у старых фронтовых друзей находился. Я же воевал в Великую Отечественную. Не знала? Теперь знай. Так вот, мы пили коньяк, вспоминали боевое прошлое. Песни пели…

— Какие песни, Лаврентий Петрович? — улыбнулась девушка. — Вспомнить можете?

— Смуглянку, — не сморгнул глазом лежащий. — Знаешь такую?

— Знаю, — закивала Саша.

Перед глазами даже поплыли кадры знакомого фильма. «В бой идут одни старики» называется…

Стоп! Какая еще «Смуглянка»?

Какие песни?

Да сейчас 2018 год! Ветеранам Великой Отечественной давно уже за девяносто! В этом возрасте песен не поют. А коньяки и подавно не распивают!

— А много ли ваших было, Лаврентий Петрович? — осенило спросить Сашу.

— Так все и были, сестренка, — подмигнул лежачий. — А что, это так странно слышать?

— Странно. — С глаз девушки вдруг упала пелена.

Лаврентий Петрович лгал. Лгал от первого слова и до последнего. Нет, доказать Саша это сейчас бы не смогла — у нее не было сведений, в каком полку служил Лаврентий Петрович во время войны, и служил ли вообще… Но то, что он говорит неправду, было девушке очевидно.

А потом вдруг стало не менее очевидно другое: над Лаврентием Петровичем покачивалась сверкающая гильотина! Да-да, гильотина, — огромная, неотвратимая… Почему она не казнила Лаврентия Петровича раньше, девушка понять не могла. Но эта гильотина была больше, куда больше, чем та, что нависла над головами давешних людоедов в кафе «Остров»!

— Увидела все-таки. — Голос Магистра заставил Сашу подскочить на месте. — Ай, молодец, девчонка! Ай, порадовала старика!

— Но?.. — Саша перевела взгляд на куратора. Потом на Лаврентия Петровича. Потом опять на куратора… — Но я почему-то не вижу его проступков, Магистр. И ничего не чувствую… Вот вообще ничего! Почему?

— Ну, ты не одинока, — доверительно подмигнул рысь. — Обернись.

Саша, недоумевая, послушалась…

Николай и Амвросий с одинаково умильными лицами взирали на «героя Великой Отечественной».

Старец Миларет кусал до крови губу и тряс головой.

Дриада выкручивала кожу на запястье — еще чуть-чуть, и нежная кожа не выдержит, порвется!

И даже псы вели себя как-то странно. Не реагировали на Лаврентия Петровича никак. Вот совсем никак — будто его здесь не было. А уж они-то, по идее, должны были чувствовать злодея, над которым нависла исполинская сверкающая гильотина! Но Черныш, Конопуш и Снежный почему-то не обращали на Лаврентия Петровича никакого внимания.

***

— Насмотрелась? — приторным голосом осведомился премудрый рысь.

— Вроде. — Саша на всякий случай опять оглянулась на друзей. Те, как стояли с умильными лицами, так и продолжали стоять.

«Ничего себе!» — подумала девушка и перевела взгляд на собак. Псы все так же не обращали на Лаврентия Петровича внимания. В то время как на зверюшек, с опаской выглядывавших из грота дриады, — очень даже.

— Тогда пора заканчивать представление, — вздохнул Магистр. — А то Миларет, того и гляди, совсем себе губу откусит. Да и Натали придется руку штопать.

С этими словами премудрый рысь повел лапой над Лаврентием Петровичем. Того немедленно скомкало-скрючило.

— Продолжаем разговор, — деловито произнес Магистр. — Так что ты говоришь, милейший? Чем позавчера занимался?