Николай Басов - Магия Неведомого

– Зато у нас их будет много, – неопредленно отозвался рыцарь, чуть улыбнувшись. Он по-прежнему в упор смотрел на Берита. Наконец спросил, выдал гложущее его удивление: – И почему с тобой связываться пришлось? Что в тебе хорошего?

– Не знаю, – отозвался Берит по прозвищу Гиена. – Может, тебе украсть что-нибудь нужно? – Рыцарь молча покачал головой. – Тогда не знаю, – продолжил Гиена. – Наверное, когда-то потом и выяснится.

– Вот и я пока не знаю, – согласился с ним рыцарь. И добавил: – Калемиатвель, раз уж наш приятель умирать не собирается, прикажи големам бежать быстрее. И скажи, что можно топать, если захотят. Главное – убраться как можно дальше от города. – Неожиданно он блеснул глазами, спросив Берита: – Если ты не против, разумеется.

И конечно, Берит по прозвищу Гиена был не против. Даже удивился, что его об этом спросили. Только Гонорию было жаль немного. Но все могло еще получиться неплохо, если он разбогатеет, она сама приедет к нему, куда бы его теперь, под предводительством этого рыцаря, ни занесло.

Часть III ЛЕХ ПОКРОВ ШЕЛЕСТ ГОЛУБОГО ПЕПЛА

1

Темнокожий орк Тальда всегда почему-то спорил с франкенштейном, который сидел на козлах кареты и правил лошадьми. Как это, собственно, происходило, Оле-Лех не понимал, вроде бы все было тихо, но иногда Тальда начинал раздражаться, а потом, высунувшись в окошко, орал на возницу, пробуя перекричать ветер, что бил ему в лицо. Крики его почти всегда бывали об одном – нужно ехать медленнее, а то недолго и в пропасть угодить или о скалы разбиться, что возвышались по бокам этой узенькой и петлистой дороги, по которой они спускались в Нижний мир, или вовсе следовало остановиться, чтобы Тальда мог отползти в кустики, где его выворачивало наизнанку.

Оказалось, что оруженосец и слуга Оле-Леха Покрова плохо переносит рывки и скорость, с какой летели черные кони Госпожи. Он даже пробовал жаловаться Оле-Леху, конечно, в своей угрюмой манере:

– Дурень этот возница, сахиб, он и до Нижнего мира не довезет нас в целости.

И Оле-Лех тогда отзывался, поглядывая на Тальду с разражением:

– Что тебе не нравится? По-моему, быстро, хорошо и удобно.

– В том и штука, что быстрее не бывает.

– Думаю, Сухром еще быстрее летит на своем корабле. Вот если бы нам корабль достался, хуже пришлось бы нам обоим, а так, как мы путешествуем, думаю… Заткнуться тебе следует.

Тальда затыкался, молчал час или два, а потом снова принимался кричать на возницу-франкенштейна:

– Ты, урод недоделанный, да есть ли у тебя хоть капля ума в башке? Ты же нас разобьешь по дури своей немереной!

Оле-Лех смотрел на это, смотрел, а потом как-то и спросил с интересом:

– Тальда, ты с ним разговариваешь, и он понимает тебя как-то… А как ты его понимаешь? – Он чуть помолчал. – Ты что же, его слышишь?

Негр-орк удивился свыше меры:

– Конечно, сахиб, он же почти все время орет на лошадей, и могу добавить, такого ругателя и в наших казармах не сыскать. Если бы ты позволил, я бы его поучил хорошим-то манерам, а то прямо неудобно, что он при тебе такие слова и выражения произносит.

– Как произносит? – снова спросил Оле-Лех вкрадчиво, потому что Тальда смотрел на него подозрительно. – Вот я ничегошеньки не слышу, лишь стук копыт, всхрапы коней и скрип нашей замечательной кареты.

– Слышать его ты должен, он же орет без умолку… Только ему ты почему-то не велишь заткнуться.

Ехали они замечательно быстро, даже тот момент, когда оказались в Нижнем мире, Оле-Лех пропустил, спал вероятно. А может, просто засмотрелся на медальоны. Он ведь не знал, как они будут действовать, вот и приглядывался к ним. Долго смотрел, несколько дней, а как-то поутру, ранним рассветом, когда лишь верхушки леса, через который они скакали, позолотило встающее солнце, посмотрел он в окно, раздернув плотные и темные шторки, и оказалось, что они уже несомненно в мире смертных, а не во владениях Госпожи. Случилось это на четвертый день их поездки.

Утром этим случилось еще одно событие. Они остановились у очень чистенькой речки, звенящей на камнях перед полянкой, которая плавно спускалась от дороги. Тут франкенштейн-возница вдруг распряг лошадей, принялся их поить и даже стал обтирать. Оле-Лех вздумал было заставить Тальду помогать вознице, но орк посмотрел на рыцаря, словно бы тот на его глазах стал каким-то полоумным.

– И не проси, сахиб, и не приказывай… Я к ним и на двадцать шагов сейчас не подойду, пока они распряжены. Ты сам посмотри, вот и франкенштейн наш орет, чтобы я от них подальше держался.

– Он же молчит, как колода, – не понял его рыцарь. – Даже в нашу сторону не смотрит… Или ты дурачить меня вздумал?

– Еще как смотрит, – бурнул оруженосец и отправился к краю поляны чуть выше по течению воды набрать в бурдюки и подсобрать хвороста, чтобы чего-нибудь горячего на костре приготовить.

Оле-Лех опять прислушался, но все равно ничего не понял в этих беззвучных для него переговорах франкенштейна и слуги. А потом возница вдруг вскинулся, достал откуда-то небольшой, но очень тугой на вид арбалет, достал три болта, каждым из которых без труда можно было пробить грудной доспех, и отправился в лес за речку.

Отсутствовал он долго, не менее часа, зато когда появился, то тащил без видимого затруднения на плече небольшую лань, забитую одним из этих болтов в грудь, причем стрела вошла через ее мясо и кости почти до оперения. Возница все так же молча вырезал из своей добычи арбалетный болт, отрубил заднюю ногу лани для рыцаря с оруженосцем, а потом стал разделывать остатки тушки. Вот тогда-то Оле-Лех, кажется, и пожалел, что у Тальды уже получилась какая-то каша и они съели весь котелок на двоих. Потому что смотреть на это было… непросто.

Сначала франкенштейн рассек брюхо лани и вывалил внутренности перед конями. Все четыре черных, как смоль, коня тут же принялись драться за угощение. А затем возница и остальную часть тушки разделал, отдавая коням здоровенные куски, сочащиеся еще теплой кровью, с костями, которые кони тоже с хрустом перемалывали с удовольствием. И не относительно хрупкие ребра или хрящики у позвоночника они сгрызли, а все кости, даже те, что были у лани в ногах, самые прочные и крупные. Для себя франкенштейн тоже, не слишком пользуясь ножом, оторвал голову с еще раскрытыми глазами лани и принялся ее обгладывать, с шумом высасывая мозг, язык и прочие… лакомства. Запил он этот завтрак кровью, которую вычерпывал из распотрошенной животины своими огромными ладонями, с урчанием слизывая пунцовые капли с пальцев.