Александр Бушков - Анастасия (сборник)

— А если — нет?

— Тогда возникают вопросы, на которые я пока не могу найти ответов, сказал Гилл. — С виду кентавр недостаточно стар, чтобы знать Геракла и быть его другом. Да и вообще друзей среди кентавров у Геракла не было, исключая разве что мудрого Хирона. Более того, Геракл перебил почти всех кентавров, за что его самого погубил кентавр Несс; кентавры ненавидят даже упоминания о Геракле. А заодно и всех Гераклидов. И вдруг выясняется, что Гераклид путешествует в компании кентавра, к тому же кентавр носит запястье, которое могло попасть к нему только от Хирона, учителя богов и героев.

— Именно так все и обстоит, — сказал Старик.

— Ты хочешь сказать, что этот случай не имеет никакого отношения к обычным политическим интригам?

— Ты сам сказал, — подтвердил Старик. — У тебя здесь случайно нет этих новомодных изобретений — слуховых трубок в стенах?

— Кому они нужны в подвале, куда сносят покойников?

— Как знать… — Старик покосился на сырые стены, закопченный потолок. — Покойники у вас сплошь и рядом непростые… Ты знаешь о разновидностях, на которые делятся правда и ложь, Гилл?

— Как это?

— Правда, которую нужно распространять; правда, которую следует скрывать; ложь, в которую необходимо заставить верить; ложь, которую следует выжигать каленым железом. Вот тебе четыре главных разновидности. От них, бывает, рождаются мелкие разновидности, но во главе угла все–таки остаются эти четыре.

— К чему это ты?

— Не знаю, — сказал Старик. — Интуиция, знаешь ли. Все же многое я повидал, многое пережил, и вряд ли я самый глупый из населяющих этот мир, хотя и уйду в иной, возможно, не оставив следа… Задумался я, Гилл. Философствую вслух. Ты случайно прикоснулся к чему–то, что не следует рассматривать как одну из обычных политических игр, происков Спарты против вас или Микен против Фив. Здесь другое. И я на твоем месте обязательно разжал бы ему ладонь и вытащил этот клочок бумаги. — Он резко обернулся и указал на крепко сжатый кулак мертвого Гераклида. Потом захихикал. — В каждом из нас живет эта любовь к театральным эффектам, все мы фокусники немножко. Я заметил этот клочок давно. А должен был заметить ты. Видимо, это ты не искал? Ты сам? А то — отдай кинжал мне…

Но Гилл сам наклонился к мертвецу, доставая кинжал. Решиться оказалось очень легко — стоило только напомнить себе, что иначе закостеневшие пальцы просто не разжать, и это не надругательство над мертвым, а наоборот, действия, служащие отысканию убийц.

— Конечно, пока неизвестно, выхватил ли Гераклид эту бумагу у нападавших, или ее пытались отбирать у него, — раздумчиво сказал Гилл. Всего лишь клочок. Вернее, уголок листа. «Я, Архилох…», «…месяца…», «…потому что мы твердо…» Дальше уже просто обрывки слов. Какой–то Архилох…

— Какой–то? Архилох — довольно распространенное имя, но в сочетании с Гераклом… — Старик придвинулся ближе и перешел на шепот: — Ходят слухи среди тех, кто изучает литературу, что жил–де во времена оны некий Архилох, друг и неизменный спутник Геракла, составивший полное описание его жизни, странствий и подвигов.

— И?

— И — ничего, — сказал Старик. — Жизнеописания этого так и не удалось обнаружить. Более того, в существовании самого Архилоха многие серьезные ученые сомневаются. Жизнь Геракла окружена непроницаемым панцирем легенд, и постоянно возникают новые, появляются мнимые друзья и сподвижники, а то и дети. Поддельных мемуаров «друзей» и «сподвижников» тоже хватает. Кстати, по слухам, каждую главу своего труда Архилох начинал так: «Я, Архилох, говорю…» Рассказывают так, понимаешь ли…

— Тебе плохо? — протянул руку Гилл.

Лицо Старика стало восковым, едва ли не прозрачным.

— Нет, — сказал Старик. — Я всего лишь слышу грохот ворот Тартара. Что ж, ничего мне от жизни больше не взять, и ей от меня нечего уже получить. Когда меня убьют, Гилл…

— Что за чушь?

— Подожди. Перед тобой тайна, которая убивает. Этих двоих она уже, как видишь, убила. Вряд ли они последние. И тайна эта берет начало во временах моей молодости, но я уже слишком стар, чтобы участвовать в игре. Кончать придется тебе. Так что, когда меня убьют, Гилл… Одним словом, постарайся уцелеть и докопаться до истины. Если, конечно, получится.

— Это моя работа.

— Работа часто вступает в противоречие с очень многим, — сказал Старик. — Будем надеяться, что тебе не выпадет случая в этом убедиться. Впрочем, всегда трудно сказать, что считать невезением, а что удачей. Все зависит и от окружающих, и от самого человека.

— Становишься философом на старости лет? Они обожают напускать туман…

— Ничего подобного. Всего лишь предчувствую что–то, что надвигается независимо от нашего желания. Смерть вот свою вижу. Жаль, не вижу своих убийц.

И в глазах его не было ни удивления, ни страха, одно только спокойное примирение с неизбежностью.

— Да за что тебя должны убить?

— За то, что я, размышляя над случившимся, могу гораздо раньше тебя докопаться до сути.

— Но я могу…

— Не надо, — сказал Старик. — Ты сам знаешь, что в некоторых случаях не поможет никакая охрана. Подумай вот о чем. Неужели Гераклид и кентавр вошли в Афины только затем, чтобы пересечь город из конца в конец и погибнуть? Нигде не задерживаясь, по прямой, как полет стрелы, дороге направились к месту своей гибели? И не проще ли было убийцам подстеречь их за городом, в лесу, на безлюдной дороге?

— Думаешь, что–то было в Афинах?

— Да, Гилл. Что–то предшествовало убийству в Афинах» и мы не знаем, что здесь делали, что искали убийцы или убитые, или те и другие. В конце концов, кто за кем охотился, тоже неизвестно.

Он отвернулся и удивительно ловко для дряхлого старикашки заковылял вверх по крутым ступеням. Гилл не смотрел ему вслед. Наверху хлопнула тяжелая дверь подвала, и колыхнулось пламя ближайших факелов. Шипела смола.

Гилл не мог пока разобраться в своих ощущениях и страхах, не мог сказать, были ли страхи действительностью. Он знал одно: проблемы, загадки и тайны, нерешенные и неразгаданные в прошлом, достались настоящему. И предстоит их расследовать и принимать решения, хотя никто не поинтересовался, хотим ли мы, готовы ли мы, наконец, нужно ли это нам. Что ж, и так бывает.

Он поднялся наверх. Отдавать дополнительные распоряжения не было смысла. Сыщик Эпсилон знал свое дело, с мертвыми поступят согласно заведенному для таких случаев порядку — глашатай объявит об их смерти на всех площадях и рынках, и если до заката не объявятся могущие заявить на прах родственные или дружеские права, их похоронят за счет казны, то есть по низшему разряду. Разумеется, если появится кто–то, пожелающий принять на себя заботы по их погребению, люди сыщика Эпсилона окажут таковому благодетелю ненавязчивое, но неотвязное внимание.