Джордж Кинг - Карнавал страха

– Я не могу спать.

– Гм-м-м, – протянула Мария. – Ты говорил, что можешь почитать мне что-нибудь. Почему бы тебе не сделать это сейчас? Мне сто лет никто ничего не читал.

Гермос приподнялся, повернулся на бок, рассматривая стопку книг на полке.

Моя любимая книжка сказок с краю, – с грустной улыбкой сообщила Мария. – Она в кожаном переплете с буквами на корешке…

– Нашел, – ответил Гермос. Он взял с полки книгу и открыл ее. Том зашелестел, оживая в его руках. Страницы были истерты и захватаны.

– Если я правильно помню, – пробормотала Мария, – это поучительные истории, которые должны объяснять детям законы Л'Мораи.

Гермос перевернул первую страницу и тут же наткнулся на картинку кролика, который напомнил ему Тидхэра – бога кроликов. Только уши кролика были порваны, залиты кровью и связаны. Гермос несколько секунд разглядывал картинку, а потом принялся громко читать сказку:

"Кролик связанные уши.

Это случилось после того, как пожар убил Крестьянина и его жену. Все животные собрались в сарае, чтобы решить, кто теперь будет ими управлять.

И сказал конь Кинс: «Я быстрее всех бегаю».

И сказал пес Рутер: «Я ловчее всех в драке».

Но тут вышел вперед кот Сталкер, весь в пыли и царапинах. Он сказал: «Я хороший охотник, поэтому я буду вами править».

Тогда кабан Мукер, бык Винкер, баран Чик и козел Флиси закричали в один голос: «А мы всю жизнь кормили Крестьянина и его жену».

Ворона и Крыса тоже нашли, что сказать о своей полезности, только бедному длинноухому кролику было совсем нечего сказать.

Тогда конь закричал: «Ну-ка тихо, все! Мы должны выстроить иерархию: кто всех полезнее и сильнее, тот и будет управлять теми, кто слабее, и никто не будет обижен».

Тогда снова вышел вперед кот Сталкер и сказал: «Это хорошее решение, господин Кинс, и ты будешь главным, потому что ты можешь делать работу, которую никто больше не умеет выполнять. Я и Рутер – друзья людей – будем править быком, кабаном, бараном и козлом, которые привыкли отдавать жизнь, чтобы стол человека был полон пищи. Последними в этом ряду стоят ворон и крыса, от них тоже есть польза людям, но меньшая, чем от всех нас». Только бедному кролику нечего было сказать.

«Хороший план», – сказал конь, постукивая копытами.

«Конечно», – быстро согласились все.

Один бедный ушастый снова промолчал, и никто не обратил на него внимания, как будто его тут и вовсе не было, как будто он не имел права голоса в благородном собрании. Животные развеселились из-за того, что им удалось принять справедливое решение, и начали танцевать, но никто не заметил бедного кролика, и все наступали ему на уши, но он не крикнул и не заплакал, потому что он был единственным немым из всех. И ему нечего было сказать.

Уши у него вытянулись еще больше, они кровоточили и болели, а он терпеливо переносил все унижения и пинки. Так он и жил бедняга, презираемый всеми животными.

Пока не наступил самый страшный день, когда Кинс оступился, споткнувшись об ухо кролика, который молчал, но вечно путался под ногами. Все пошло прахом, возникла свалка, животные передрались, и все оказались ранеными в свалке. Только лопоухий кролик не говорил ни слова.

И тогда рассерженные животные, вымещая на бессловесном кролике свои беды, снова собрались в сарае и напихали ему в рот белого льна, чтобы он так и не смог заговорить, а уши ему связали над головой, чтобы они больше никому не мешали.

Бедный лопоухий кролик по-прежнему молча отошел от всех и лег на сено, ему было очень больно, он хотел заплакать, хотел закричать, но теперь не мог этого сделать. Он знал, что братья-животные не хотели специально причинить ему вреда, просто жизнь была устроена так несправедливо. Его стоны были слишком слабыми, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание, так он и умер, ничего никому не сказав".

Гермос поднял глаза от книги и сказал грустно:

– Я знаю эту сказку. Мария снова подошла к двери, чтобы проверить замки.

– Я говорила тебе о ней. Это хорошая сказка.

– Это меня пугает, – прошептал Гермос, с трудом выталкивая из горла слова. – Я знаю ее…, знаю ее давно…, раньше чем…

Дверь была заперта, Мария вернулась к кровати.

– Ты помнишь? Ты помнишь, что ты делал, когда слушал ее, а, Френсис? Гермос покачал головой.

– Не хочу вспоминать.

– Ты прав, – согласилась Мария. – Ты прав. Я не должна была просить тебя читать сегодня сказку. Сказку, которой пугают детей.

Великан согласно кивнул, но продолжал дрожать от страха. Марии было больше нечего сказать, чтобы успокоить и поддержать его. Слова ничем не могли ему помочь. Ей оставалось только ласково обнять его.

– Все хорошо. Спи. Я покараулю.

Так она долго обнимала и ласкала его, чутко прислушиваясь к скрипу окна и шорохам на улице. И наконец великана сморил сон, он вздыхал и причмокивал, как ребенок.

– Пусть тебе приснятся хорошие сны, – прошептала она.

Но тут он вздрогнул, и она поняла, что, несмотря на ее пожелания, его преследуют страшные кошмары.

– Френсис, где ты? – Это была мама, и голос ее всегда означал для него страх. Папа был гнев, а мама – страх.

Мальчик затаил дыхание, прижав к бьющемуся сердцу свои окровавленные руки. Мамин резкий голос был все ближе и ближе, перекатываясь по залитой желтым солнцем аллее. Сжав зубы, Френсис подобрал ноги, чтобы блестящий кожаный ботинок не торчал наружу и не выдавал его убежища – ящика, в котором он спрятался. Ящик дышал запахом сыра из отцовской лавки. Это было дыхание страха.

– Френсис, ты совершенно несносен, – закричала мать. – Скверные несносные мальчишки получают розги!

Синяк на шее Френсиса подбирался к сердцу, охватывая тело, как пальцы голубой руки.

В ящик залетела муха. Муха с лицом отца, которая села ему на нос, но Френсис знал, что, если он попробует согнать ее, отец поймет, что он здесь.

– Сейчас же выходи, Френсис, – потребовала мать, постучав когтями по дереву. Клюв у нее был такой же большой, как сам Френсис, – тогда тебя меньше изобьют.

Мальчик едва дышал, он боялся, что муха услышит его. Его всегда били одинаково – до синяков и крови. Так что лучше было получить порку позже, чем раньше.

– Проклятье! – прорычал новый голос. В конце аллеи стоял гнев. – Он снова сбежал и спрятался? – Через щели в ящик мальчик видел отца – огромный рот с острыми, как у змеи, зубами. Рот был широко открыт, а зуб направлен в сторону ящика. В руках отца был большой кожаный ремень. – Это уже последний раз, когда он провел меня! – расхохотался отец. – Я послал Поля за жандармами. Они приведут с собой собак.

Френсис тяжело вздохнул, и струйка пота скатилась по его лицу, унося с собой муху к голубым пятнам на теле мальчика.