Роджер Желязны - Девять принцев в Янтаре

— Я тоже так считаю. Трудно представить более неподходящую пару.

— Если увидишь его еще раз, передай ему мой привет и сожаления.

— Хорошо.

— Как поживают мои сестры?

— Дейрдре и Лльюилл остались в Ратн-Я. Леди Флоримель наслаждается милостями Эрика, и — одна из первых дам нашего двора. Где Фиона, я не знаю.

— Что слышно о Блейсе? Хоть я и уверен, что он погиб.

— Наверное, погиб. Но тело его так и не обнаружили.

— А Бенедикт?

— Отсутствует, как всегда.

— Брэнд?

— Тоже ничего.

— Ну, значит, будем считать, что я спросил обо всем фамильном древе. Ты написал новые баллады?

— Нет. Я работаю над "Осадой Янтаря", но даже если мне удастся ее написать, в любом случае, это будет поэма для списков.

Я протянул руку через крошечное отверстие под дверью.

— Я хочу пожать тебе руку, — сказал я и почувствовал как его рука коснулась моей.

— Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо. Глупо рисковать под кулаком Эрика.

Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.

Я нашел пакет с едой и набил желудок мясом — самой сытной пищей, которая там была. Мясо я заедал огромным количеством хлеба, и вдруг понял, что почти забыл вкус хорошей еды. Затем разомлел и уснул. Не думаю, что спал я очень долго, и проснувшись, открыл бутылку вина.

При моей слабости для счастья мне много не потребовалось. Я закурил сигарету, уселся на матрас, привалился к стене и задумался.

Я помнил Рейна ребенком. К тому времени я был уже взрослым, а он был кандидатом на место придворного шута. Тощее мудрое дитя. Люди обманывали его слишком часто. В том числе и я. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы пели на два голоса и всем нравилось, вскоре я полюбил его, и мы стали репетировать вместе, практикуясь и в воинских искусствах. Он был очень неуклюж, но я чувствовал что-то вроде раскаянья за то, как обращался с ним раньше, когда он таскал мои шмотки, поэтому я фальшиво хвалил его, и к тому же научил владеть клинком. Я никогда не жалел об этом, да и он, по-моему, тоже. Вскоре он стал придворным менестрелем Янтаря. Я называл его своим пажом, и когда начались войны против темных тварей из Тени, называвшейся Обитель Оборотня, я сделал его своим оруженосцем, и мы поехали на войну вместе. Я посвятил его в рыцари на поле битвы у Водопадов Джоунс, и он заслужил это посвящение. Он продолжал писать и сочинять музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет одежд его был кармином, а слова — золотом. Я любил его как своих двух-трех друзей в Янтаре. хотя никогда не думал, что он пойдет на такой риск ради меня. Я думал, что никто не пойдет. Я сделал еще несколько глотков и раскурил вторую сигарету в его честь. Он был хорошим человеком. Я подумал, долго ли он проживет при этом дворе?

Окурки (и чуть погодя пустую бутылку) я выкинул в дыру нужника. Я не хотел, если вдруг неожиданно нагрянет обыск, кто-нибудь случайно углядел, что я "кутю". Я съел всю еду и почувствовал себя сытым и удовлетворенным впервые за все время заточения. Я оставил последнюю бутылку вина про запас, на случай еще одной гигантской пьянки и забвения.

Время продолжало тащиться, и я опять втянулся в замкнутый круг поиска виноватых.

Я очень надеялся, что Эрик не может оценить те силы, которыми мы обладали. Он был королем в Янтаре, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал Папа. У меня был один шанс на миллион. Такой ничтожный и все же реальный, и он не позволил мне сойти с ума в тот миг, когда я был комком беспросветного отчаянья.

Может, я сошел с ума на какое-то время, не знаю. Многие из тех дней сейчас, когда я стою у порога Хаоса[29], напоминают мне пустые листы. Лишь боги знают, что было написано на них, а мне не хочется думать об этом.

Бедные доктора, не существует такого врача, который смог бы вылечить нашу семью…

Я лежал там и ходил там, в одурманивающей темноте. Я стал чуток к звукам. Я слышал шорох крысиных лапок в соломе, отдаленные стоны узников, эхо шагов стражника, когда он приближался с подносом еды. По таким звукам я научился точно определять расстояние и направление. Кажется, я стал более чуток и к запахам, но старался думать о них как можно меньше. Кроме естественного тошнотворного запаха камеры, здесь был еще и запах гниющей плоти, в этом я мог бы поклясться. Я задумался. Если б я умер, интересно, сколько времени прошло бы с тех пор, как заметили бы мою смерть? Сколько кусков хлеба и бутылок с помоями унесут обратно, пока стражнику не придет в голову проверить, жив ли его узник?

Ответ на этот вопрос мог быть для меня очень важен.

Запах смерти держался очень долго. Я вновь попытался думать о времени и решил, что пахло так не меньше недели.

Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивляясь искушению так долго, как мог, в конце концов у меня осталась лишь одна пачка сигарет.

Я вскрыл ее и закурил. У меня был блок "Салема", и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, сколько тратится на одну сигарету, и у меня получилось семь минут. Значит, в общей сложности получалось одна тысяча пятьсот сорок минут чистого курения, или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее даже полтора. Скажем, полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходит от шести до восьми часов в день. Значит, шестнадцать-восемнадцать часов я бодрствовал, и значит, за день я выкуривал десять-двенадцать сигарет. А значит, со времени визита Рейна прошло около трех недель. Он сказал, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, и, следовательно, уже будет пять месяцев.

Я нянчился с последней пачкой, наслаждаясь каждой сигаретой, как любовным романом. Когда сигареты кончились, у меня наступила депрессия.

Затем опять прошло очень много времени.

Я думал об Эрике. Как теперь обстоят у него дела? С какими проблемами он столкнулся? Что с ним происходит сейчас? Почему он ни разу не спустился вниз, чтобы помучить меня? Могут ли в Янтаре действительно забыть меня по королевскому приказу? Никогда, решил я.

А как братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь так легко было вытащить мой Козырь и прервать приговор Эрика. И ни один этого не сделал.

Я долго думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что она делала? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она стала любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, наверное, нет.

А как мои сестры? Забудь их. Суки они все.

Я бывал слепым раньше. Случилось это при взрыве пушки в Тени Земля в XVIII веке. Слепота продолжалась месяц, а потом зрение вернулось ко мне. Эрик же, когда отдавал приказ, имел в виду слепоту навсегда. Я по-прежнему леденел в испарине и дрожал, и просыпался с криком, когда воспоминания о раскаленном добела железе возвращалось ко мне — висит над глазами, а затем — касается!..