Айя Субботина - Сердце мертвого мира

  - Выпьешь со мной вина, чтоб еще раз отца моего словом вспомнить, - сказал, как отрезал, Берн. Взял бурдюк, зубами выдернул пробку.

  - Крепок для меня артумский хмель, - честно отвечал Раш. Северянин нравился ему, вызывал уважение своими поступками. И лукавить с ним не хотелось, хоть бы сколько хмельных шамаров нынче не взяли над ним верх.

  - Ничего, - отмахнулся от отказа Берн. - Не перечь Владыке Севера, чужестранец, а не то позабуду, в каком долгу перед тобой.

  Раш навострил уши, весь оборачиваясь слухом. И приказал себе помалкивать, пока Берн сам о том не попросит. Молча с поклоном принял кубок, до краев наполненный темным пивом - в нем плескалась тьма, точно вождь только что зачерпнул самой ночи.

  - Что глядишь? - Северянин опрокинул в себя содержимое своего кубка и швырнул его оземь.

  Раш продолжал молчать и ждать.

  - Знаю, что фергайры меня выберут, - сказал северянин. Он подошел к столу, вцепился пальцами в столешницу, будто боялся, что земля уйдет из-под ног. Так и продолжил свою речь, спиною к Рашу. - Да и кто о том не знает? Торхейм непокорным был, а я всегда призывал его к терпению, мудрости. Мол, чти законы, отец, как бы лиха не вышло, как бы духи наших предков не осерчали. Но разве мог кто его разубедить? - Последние слова стали чистой горечью. - Боги не дали ему дите законное, меня только, хо́ра, без прав всяких... да Шиману. Видел ты ее, перед тем, как ей голову снесли.

  - Разве у Торхейма от жены его детей не было? - Раш и сам не понял, зачем спросил.

  Берн лишь отрицательно мотнул головой. Потянулся за другим бокалом, выдавил в него последние капли пива из бурдюка, но пить не торопился. Смотрелся внутрь, словно разглядел там свою судьбу.

  - Шиману родила мать моя, вторым ребенком от Торхейма. Я уж неупомню ее лица, но говаривали, что красавицы краше не было на всех Северных просторах. Отец тогда вождем был, меня мать родила за глаза богов, без их благословения. Но отец взял меня к себе, попрал законы и порядки. После, когда подошло время выбирать нового Конунга, фергайры указали на него. Тут уж сосватали жену, благословили по всем традициям. Да только Торхейм мать мою продолжал ласками баловать, а жена все никак понести не могла. Жена его меня стразу невзлюбила, не прошло и трех зим, как хитростями и наговорами заставила отца выдворить негодного выкормыша. Видела, как отец надо мной дрожит. Боялась видать, что как свои дети пойдут, им меньше ласки будет. Дрянная баба!

  Берн взял следующий кубок, наполнил его и припал с жадностью, будто впервые за многое время пробовал хмель. Раш отчаянно пытался не растерять нитки истории, которые северянин расплетал и заплетал перед ним.

  - Мать моя померла к тому времени. Я остался при одном из вождей. Рос, набирался умениями. Прошло еще немного лет, созрел, стал на девичьи зады заглядывать, да за сиськи щупать. Как-то встретился с девушкой, красивой и холодной, будто сама Мара вылепила из снега свое подобие. Долго она не уступала, держалась в стороне. Меня сперва азарт брал, после досада, а после опостылела она, я и позабыл о ней.

  Раш отважился сделать глоток. Странно, но пиво показалось ему пресным, будто отвар рисовый - ни горечи, ни забористого огня, чтоб глотку обжег.

  А Берн продолжал говорить, словно не мог остановиться.

  - Я вошел в зрелость. Тут приехали рхельцы, привезли Сарию. Отец сразу за меня решил, что быть мне ей мужем. Я не противился - она красивая была, все при ней, в глазах огонь, на губах отрава сладкая. Вместе с женой получил и Харрог в подарок, иначе рхельцы пошли на попятную: мол, она вон каких кровей, а этот без роду, без племени. Она сразу понесла, ходила, пузо выпячивала перед Торхеймовой женой. Пока они так змеились друг на друга, я снова ту девушку повстречал. - Берн улыбнулся, ласково, будто на миг расступились перед ним годы, и встало перед глазами теплое воспоминание. - Понял я, что никуда моя любовь не делась. Что моя она, а я - ее. И она как-то сразу потянулась... От любви нашей родила скоро. Девочку, точь в точь на себя похожую, будто переродилась.

  Раш знал, что северянин расскажет дальше. И слово за слово понял еще прежде, чем в том признался Берн.

  - Не знали мы, что кровными друг другу приходимся, - проскрежетал Берн, плеснул пиво в глотку, будто захлебнуться хотел. Кубок припечатал стол.

  Карманник видел как дрожат плечи северянина, как в нем борется отчаяние с болью. Вот только помочь ничем не мог только тем разве, что слушал молча. И не осуждал.

  - Да только Сария прознала о нашем кровосмешательстве, рассказала все Шимане. Та умом тронулась, будто добаш ее взял. Когда пришел к ней, жалась только в угол, глазами безумными на меня глядела, и кричала, что нет ей покоя больше нигде, и Гартисовы слуги приготовили ей все страшные муки. А дочь нашу она воде отдала, чтоб Велаш стал ей господином, взял в свое подводное царство и там заботился.

  Берн провел ладонью по лицу, будто снимал маску. Впрочем, ничего нового в нем карманник не увидел. Это был все тот же хмурый северянин, только теперь Раш наверняка знал, что в груди у него сердце, а не горсть снега.

  - Хани - она ведь неспроста так похожа на ту женщину? - Он знал ответ, но предоставил хозяину Харрога самому произнести эти слова.

  - Я не узнал бы в них схожести, только если бы глаза мои утратили способность видеть. - Берн обернулся на Раша, странно бледный с лихорадочным огнем на щеках. В его глазах не осталось ни всполоха от хмельной удали. - Отец ничего не знал про нас, никто не знал, кроме Сарии. Она взяла с меня слово никогда больше не видеться с Шиманой, взяла меня самым живым - нашим сыном, грозила все ему открыть. И я сдался. Может оттого еще, что струсил. Побоялся позора и кары, чтоб меня харсты вечно потрошили.

  Рашу оставалось лишь молча слушать дальше.

  - Шимана горя не вынесла, что родную кровь погубила, разум покинул ее. Бродила по городу и спрашивал всякого: где моя девочка? После начала кидаться на всякого, видела только плохое. Может затуманенный разум так ей велел - не знаю. Сплетни пошли, мол, взял ее злой дух. Фергайры забрали Шиману к себе, чтобы прогнать добаша, да только обратно она уже не вышла. Только на погибель, на черном камне. Колдуньи Белого шпиля так приказали, никто не смел ослушаться.

  - И про черную отметину Шараяны тоже фергайры сказали? - Раш помнил старых, которые еще при первой встрече, тогда, в замке Конунга, показались ему вороньем. И совесть не терзалась, что напрасно думает.

  - Они, - подтвердил Берн. - Торхейм так и не простил колдуньям ихнего решения. Пошел против бабьего заговора, да только они с ним быстро расправились. Думаешь, не в силах им было повернуть свое Зеркало, прислать помощь, оградить Торхейма охранными чарами? Все могли, только ни одна пальцем не пошевелила. Знали, что не воротится живым. Теперь меня заместо него.