Дмитрий Емец - Маг полуночи

Умеренно мягкие ковровые дорожки скрадывали шаги. Коридоры были умеренно широкими. Потолки умеренно высокими. Вообще «умеренность» была центральным понятием, вокруг которого вращалась жизнь гимназии «Кладезь премудрости». На стенах висели многочисленные фотографии учеников прошлых выпусков. На карточке под фотографией обязательно указывалось полное имя счастливчика и тот ответственный пост, который ученику удалось занять.

– Мы выпускаем во взрослую жизнь хорошо подготовленными. Все наши ученики достигают значительных высот! Вот, взгляни: Максим Карябин. Начальник отдела кредитных карт Госбанка. А вот Борис Вилкин – наша гордость! Прошлогодний лауреат Нобелевской премии за вклад в развитие косметики и маскирующего грима, – сообщил Глумович.

– Он что, действительно был такой прыщавый? – спросил Мефодий, пораженно разглядывая фотографию.

– Тьфу! Ты что, во всем видишь негативные стороны? – не выдержал Глумович.

– Это я у Эдьки научился. Он говорит: или ты будь недоволен жизнью, или она будет недовольна тобой… Но я лично думаю, что ехидство – это у меня осложнение на мозги после диатеза, – заявил Мефодий.

– А вот и твоя комната! Очень удобная! – сказал Глумович, останавливаясь у двери с цифрой «пять» и стуча в нее.

Дверь открылась. Меф увидел довольно большую комнату, которую делил на две части длинный шкаф. С потолка свисала красная боксерская груша. Белобрысый подросток лет тринадцати, поросяче-розовый, со светлыми бровями и коротким ежиком волос, разгуливал по комнате и разговаривал по сотовому. Ростом он был выше Мефодия, шире его в плечах и вообще крупнее.

– Знакомься, Вова! Это Мефодий Буслаев, твой новый сосед, – сказал Глумович.

– Я тебе попозже перезвоню… – небрежно сказал подросток в трубку. – Привет-привет, новенький! Я Владимир Скунсо. Слышал, есть такой полпред президента Скунсо? Я его сын…

Мефодий покосился на Глумовича, точно спрашивая, не существует ли какого-нибудь пункта, запрещающего бахвалиться, но Глумович скромно промолчал в тряпочку. Видно, такого пункта не существовало.

– Сочувствую! – сказал Мефодий, решив одернуть Скунсо. Лучше было сделать это сразу, не отходя от кассы.

Скунсо пожевал губами, пытаясь переварить информацию. Но, так и не переварив ее, сказал:

– У папы сейчас всякие важные перестановки по службе. Ничего, после перестановок я свалю из этой убогой гимназии. Только не в Англию, там уж больно строго. Зато во Франции, говорят, ничего, – заявил он, нимало не смущаясь присутствием директора.

Услышав, что его учебное заведение охарактеризовали как убогое, Глумович обиженно почесал нос, но, как многоопытный руководитель, прикинулся глухим.

– А мне во Франции не понравилось. Лягушки на завтрак еще ничего, терпеть можно, но когда ту же лягушку, недоеденную за завтраком, тебе подают за обедом, причем без кетчупа, – это уже перебор… – заявил Мефодий.

Это была его манера. Он всегда говорил так, что невозможно было понять, говорит он серьезно или шутит. Скунсо с подозрением разглядывал Мефодия, не зная, верить ему или нет. Видно было, что он поспешно соображает, кто перед ним. Одет вроде неважно, зато привел его сам директор. Да и вообще, разве сейчас по одежде что поймешь? «Хорошие костюмы сейчас носят только продавцы китайских отверток! Семь в одном по цене двух в пяти!» – любил говорить все тот же многократно цитируемый Эдя Хаврон.

– А кто твой отец? – спросил Скунсо осторожно.

– Космонавт. Закурил внутри скафандра во время выхода в открытый космос, и у него взорвались кислородные баллоны, – ответил Мефодий.

Скунсо недоверчиво посмотрел на него. Мефодий ощутил, что его просветили рентгеном, взвесили и сочли непригодным, записав в классификацию где-то между амебой и инфузорией-туфелькой.

– Помните, вы говорили, я получу огромное удовольствие от общения со своим соседом? – спросил Мефодий у Глумовича.

– Да.

– Так вот. Я его НЕ получаю.

– И я тоже! – сказал Скунсо.

– Мальчики! Перестаньте! Просю вас! Подайте друг другу руки! Это так чудесно, так мило, так многообещающе! – со слащавым восторгом сказал Глумович.

Мефодий и Вова Скунсо разом спрятали руки за спины. Умный Глумович решил, что это удобный момент, чтобы слинять.

– Мальчики, я так рад, что вы нашли друг друга! Счастливого вхождения во взрослую жизнь! – бодро проворковал он и улетучился.

В ту же секунду улетучилось и последнее дружелюбие Вовы Скунсо. Он подошел к Мефодию и ткнул его пальцем в грудь.

– Значит, так… Если хочешь здесь остаться и не иметь проблем, усвой несколько правил. Первое: я тебе не Вова!

– А кто?

– Вовва! Два «в». Отныне будешь называть меня так. Ощущаешь разницу? – назидательно сказал Скунсо.

– Смутно. А что, ты и по свидетельству о рождении «Вовва»? – поинтересовался Мефодий.

– По свидетельству я Владимир. Но для тебя – лично для тебя – Вовва! Просек?

– Просек. Вовва так Вовва. Дальше пускай уж психиатр разбирается. Еще какие правила? – насмешливо сказал Меф.

– Еще ты не будешь путаться у меня под ногами и не будешь заходить на мою половину комнаты. Видишь шкаф? Проведи мысленную черту от него и до двери. Провел? А теперь проведи ее обратно – чтобы получше запомнить! Все что по мою сторону от шкафа – мое.

– А если у меня что-нибудь упадет и к тебе закатится? Ботинки там? – спросил Мефодий.

– Они разве у тебя круглые, что катаются? Тогда они мой трофей. Обратно ты их не получишь. Ходи босиком… Теперь дальше. Вещей у тебя много?

– Вот этот чемодан.

– Значит, мало. Половина полок для тебя будет слишком жирно. Я отдам тебе две крайних.

– Ну уж нет. Я займу ровно половину, даже если мне придется насобирать на улице пустых бутылок, чтобы было чем их заставить, – решительно заявил Мефодий.

Он уже прикинул, что вполне может здесь освоиться. В конце концов, комната, которую он занимал вместе с Зозо и ее братцем, была примерно такого же размера, а уж захламлена куда как больше.

Они помолчали. Потом Мефодий спросил:

– А девчонки у вас тут есть?

– Учимся мы вместе. Но живут они отдельно, в правом крыле, – неохотно сказал Вовва Скунсо.

В окно кто-то постучал. Вовва оживился, отдернул штору и распахнул раму. Мефодий увидел, что на широком карнизе второго этажа стоит упитанный курчавый подросток в красной майке с эмблемой школы.

Своей судьбы родила крокодилаТы здесь сама.Пусть в небесах горят паникадила,В могиле – тьма,[4] —

произнес он громко и, раздвигая животом цветочные горшки, вполз в комнату.

– Паша Сушкин. Сын министра культуры и физкультуры, – небрежно уронил Вовва.