Татьяна Мудрая - Меч и его Король

Мы воззрились на него, как на заморское чудище.

— Ох! Совсем запамятовал, — хлопнул он себя по лбу. — Склероз, маразм и Альцгеймер вместе взятые. Добро пожаловать в Вертдом, благородные принцы!

Нас как ураганом затащили в башню, кордегардия тут бывшая, или иначе караулка, приговаривал Тор, а там нас уже поджидал Бьярни с улыбкой во всю крепкозубую пасть. Они открыли каждый по одной двери: отец — резную дубовую, с грубовато высеченными на ней русалками в высоких венцах, сынок — простую, вроде как из розоватой лиственницы. Язык показался мне смутно похожим на наш. Я спросил о том.

— По хотению, велению и невольному соизволению демиурга нашего, сьерра Филиппа, — северорусский с некими вкраплениями иноземной лексики, присущей современному московскому столичному говору. Правда, насчет Скондии — это там, чуть подальше — он недосмотрел, они вроде как употребляют новобедуинский. В Готии — по большей части лангедокский, в Вестфольде раньше бывал исландский, монахи вовсю грешат на вульгарной латыни, но здешняя «королевская» речь — нечто вроде волапюка. Эсперанто, проще говоря. Так что вас тут всегда поймут, только окайте, акайте, чмокайте губами на «в» и «у», а изредка не стесняйтесь язык меж зубов просовывать, как в английском.

Пока он так рассыпался в объяснениях, подоспел и завтрак — его вынесли из незатейливой, служебной двери — и костюмы, за которыми пришлось тайно (почему — тайно?) посылать в личные покои верховного конюшего, то бишь самого Торригаля.

Завтрак — чай и какие-то рассыпчатые сладкие лепешки — пахнул луговым медом и земляничным листом, одежда, чуть поменьше и понаряднее, чем у хозяев, была восхитительно легкой и чистой, шелк рубашек слегка холодил, туники были скроены из тончайшего сукна, и мягкие полусапожки и перчатки с раструбом сидели как влитые.

Кроме того, Торригаль-пер мигом препоясал каждого из нас чем-то типа широкой и гибкой цепи из металлических звеньев, на которой висело нечто типа большой парчовой косметички с деревянным гребнем, серебряным зеркальцем и парой золотых монет внутри.

— Пояс с кошелём, — пояснил Тор. — Крайне необходимо в дороге. Также используется как обманка для воров мелкого и среднего достоинства. Матерые на это не клюют, но внимание и им приятно. А теперь пошли на конюшню, лошадей выбирать.

Конюшня нас впечатлила: двери и перегородки денников из настоящего красного дерева, как Тор сказал — вестфольдской работы. Лошади холеные, шерсть прямо блестит, и в то же время жилистые и легкие на ногу.

— Преемник мой их, по счастью, тоже заценил, — невнятно проговорил Тор. — Ни одной не загнал досмерти.

Сам он сразу взял себе вороного скакуна, отдаленно похожего на фриза, хотя далеко не с такими роскошными щетками и небольшим бугорком во лбу.

— Мой любимец, — пояснил он, — линия Черныша.

Прочие кони как бы сами подбирались в соответствии с нашей собственной мастью: Юлька-Фрейри ловко подседлала себе рыжего и поджарого жеребчика, мой глаз остановился на белорожденной кобыле-альбиносе, глаза которой были не крольчачье-красного, а нежного сиреневого оттенка, Бьярни же еще до нас ухватил за недоуздок лошадку забавной желтоватой масти с нежной зеленцой. Это сокровище, по всей видимости, за полной ненадобностью паслось рядышком на лугу в ожидании того, что один из здешних Д'Артаньянов поймает его и обротает.

— Изабелла, — с благоговением в голосе произнес Бьёрнстерн.

Поди скажи, это кличка или всё-таки масть?

— С лошадьми справились? Не забывайте, что я сказал, — дорога по вашим меркам длинная. А теперь поскакали. Еду и питье я уже положил в наши с Бьярни сумы, ночью попробуем дремать прямо в седле, и утром… Печать, понимаете, уже давно рядом с королевской подписью пришлепнута, а вчера еще и отсрочку казни похерили чуть раньше нашего общего расчета. Дай теперь Бог, что и в Верте правит, не прийти слишком рано и не опоздать. Аминь!

Под копытами четырех наших скакунов разворачивается свитком проселочная дорога. Это куда приятнее городской и пригородной, где нас било по антиподам известняком огромных плит, подогнанных стык в стык.

— Хорошо, что сухо, — кричит Тор. — Время весеннее, однако. Снег стаял, дожди не начались: после первых гроз тут хоть на брюхе плавай.

И припускает уже не рысью, а куда более приятным для нас галопом. Всё равно кишки бултыхаются в нутре, мысли — в мозгах. Ну, конечно, наши Торригали на ходу объяснили нам про заговор, про перекрестное хитроумие, но доходило до нас туго. Какой приговор на смерть? Какая ягодка-заманиха? И, наконец, с какой стати кое-кто из нас должен спасать земную девочку именно таким экстравагантным манером?

— Это не с неба, а лично из меня сейчас дождичек прольется, — прерывает мои тяжкие розмыслы Юлька… то есть Фрейри. — Прямо на вальтрап и затем на местную грунтовку. Может, остановимся?

— В сторону облегчайся, как все, — фыркает наш предводитель. — Кобыле-то что — она ко всему привычная.

К моему удивлению, Юлька слушается. Расстегивает гульфик, тоненькая струйка взлетает вверх изящным фонтаном… Нет, это скорее плевок тропической рыбки-брызгуна, который метко сбивает шляпку одуванчика на обочине.

— Гормоны шалят, — пожимает Юлька плечами на мой безмолвный вопрос.

— Смотри, королёк, больше так не рискуй. Промахнешься — вяленое мясо пропадет, — смеётся Бьярни. — Я его вам под все войлоки сунул, чтобы стало помягче. Ёрзаешь — и готовишь. К ужину в самый раз придется.

Едим мы, кстати, практически на ходу, клюём носом не сходя с лошадей. И гоним вперед через вечер и ночную тьму.

Они подобрались к нашим постам так неслышно, что мои ба-нэсхин ничего не заподозрили. Или, скорее всего, почуяли своих куда раньше меня, хоть и неспящего, и лишь тогда подняли меня с ложа.

— Его высочество Фрейр, — позвал старший. — Они здесь. Торригали, отец и сын, и с ними те самые рутенцы.

А я и без того вмиг их распознал — хоть никогда не видел.

Один — почти мое отражение. Более тонкий, не такой рыжеволосый, хорошо носатый. Озорные глаза. Кажется едва ли не моложе меня, но только на первый взгляд. Старше. Много старше…

Но зато другой…

Господи.

Нет, не близнец моей бедной невесты и матери моего ребенка. Ему и не положено — просто выросли оба в одном чреве. Однако и это сходство — куда больше, чем нужно для моего спокойствия. Та же с виду хрупкая, летящая фигура, узкобедрая, тонкая, как горностай. Те же светлые волосы и темные глаза, тот же рот, та же улыбка, быстрая, как высверк молнии. И — белизна на белизне — он что, нарочно мою любимую Белоцветик себе взял? От этого одного всё, что в сестре казалось незрелым, незавершенным, эскизным, — в брате обрело полноту и уместность…