Александр Сальников - Революция 2. Начало

Сидней Райли не страшил теперь Александра Федоровича. Молчаливая опека Рождественского сможет оградить от происков британских вольных каменщиков, в этом Керенский убеждал себя довольно успешно. Ко всему он уже смог неоднократно увериться — магия фигурки была столь же велика, сколь и безотказна. Александр Федорович чувствовал себя с Орлом спокойнее, чем с заряженным револьвером под подушкой.

С серебристой птичкой он не расставался ни на минуту. Пытаясь постичь глубину волшебства артефакта, Александр Федорович раз за разом испытывал его магию. И мелочные желания подчинить волю случайного прохожего, и эксперименты по очарованию пестрой публики Таврического дворца проходили одинаково успешно.

От бесчисленных упражнений обнаружился и побочный эффект — руку время от времени начали сводить судороги. Но если физическую боль Александр Федорович еще мог вытерпеть, то терзания духовные вымотали его до предела.

Тревожное чувство охватило его, едва только по Петрограду пронесся слух о смерти Распутина. Когда газеты запестрели заметками, оно превратилось в навязчивое желание. На третий день Александр Федорович едва не бил себя по рукам, чтобы не схватить телефонную трубку и не назначить встречу околдовавшему его резиденту английских масонов.

На четвертый день он не мог уже думать ни о чем другом. Керенский отчаялся. Сон пропал.

Пытаясь не потревожить жену, Александр Федорович сел на кровать и сунул ноги в войлочные шлепанцы. Тихо поднялся, накинул поверх пижамы махровый халат и выскользнул из спальни в коридор. Шлепая задниками тапочек по паркету, он прокрался в столовую и включил свет.

Телефонный аппарат стоял на тумбочке у самого выхода. Черной громадой он высился в полумраке коридора. Манил. Ждал своего времени.

Александр Федорович с трудом повернул голову и через силу подошел к плите. Ожидая, пока внутри большого медного чайника забурлит кипяток, Керенский машинально засыпал в заварочник добрую порцию развесного кузнецовского из жестяной банки. Тонкими ломтиками нарезал лимон.

В одинаковом порядке в голове крутились цифры. Александру Федоровичу не нужно было открывать справочник. Номер антикварной лавки Сиднея Райли въелся ему в память намертво.

Он опустил кусочек лимона в кружку. Сахара в сахарнице не оказалось. Керенский открыл дверцу навесного шкафа. Где-то на верхней полке Оля хранила склянку с рафинадом.

Александр Федорович привстал на цыпочки и…

— Алле? — повторил женский голос. — Я вас слушаю! Алле?

Керенский вздрогнул. Он стоял в пустом коридоре. В одной его руке дрожала кружка с чаем. В другой — сердился в телефонной трубке визгливый женский голос:

— Я вас слушаю! Назовите номер! Алле?

Телефон зазвонил в четверть пятого. Соломон пружиной выпрыгнул из кровати. Спотыкаясь в темноте о мебель, в три прыжка оказался у аппарата. Едва не уронив японскую вазу, сорвал трубку с рычага.

Это был не Керенский. Какой-то полупьяный гуляка требовал еще шампанского и Лизавету.

Соломон хмуро чертыхнулся и принялся возиться с примусом.

Кофе разгонял остатки сна. Прихлебывая горький напиток, Соломон, прикрыв веки, думал.

Приведя к понедельнику побитое гримом лицо в порядок, Шломо навестил ломберные столики на Марсовом поле. «Пожарный клуб» находился в доме графини Игнатьевой, и играли там всегда на крупные банки. Но не деньги в этот раз нужны были Соломону. Ему требовалась информация.

Промотав немного фишек за разными столами, Шломо в целом составил картину. На этой неделе в Петрограде было модно восхвалять убийство Распутина. О нем говорили как об акте освобождения и спасения страны, а самих убийц полусветская публика вознесла до героев-мучеников.

Соломон для приличия проиграл еще денег и, состроив печальную мину, заглянул в кабинет к Арону.

Арон Симанович был не только евреем, отлично разбиравшимся в антикварных камушках. Он являлся истинным владельцем «Пожарного клуба». А еще Арон Симанович служил личным секретарем Григория Распутина.

Соломон принес витиеватые соболезнования, поднял рюмку коньяку за упокой и потихоньку перешел к расспросам. Справился для порядку о судьбе своих недавних товарищей по «опасному предприятию». Яростно повозмущался мягкостью к ним императора. А потом завел разговор о бедных дочерях бедного Григория.

Арон искренне печалился по своему хозяину. Он грустно говорил о страданиях девушек, осиротевших по вине изуверов. О глубоком трауре в Царском Селе. А потом вскользь упомянул то, ради чего Соломон битый час подливал ему в рюмку золотисто-коричневый «Первый Номер» семидесятого года.

Царская чета возымела намерение превратить квартиру Распутина в музей-часовню. Императрица лично вручила Арону двенадцать тысяч рублей на устройство жилья для дочек Григория Ефимовича.

— Я нанял для них шикарный апартамент, на Коломенской, — вещал Симанович, задумчиво жуя лимон, — у одного знакомого поляка. Правда, дом с несчастливым номером.

— На долю этих юных созданий уже выпало немало несчастий, — поддакивал Шломо. — Должно быть, им довольно тяжело пребывать в старой обстановке, но уже без родителя.

— Все так, все так, — кивал Арон. — Их там даже стены гнетут. Девочки собрали вещи и завтра съезжают.

— А похороны уже состоялись?

Арон помотал головой:

— Ждали государя. Назначил на среду.

— И где? — проявил неподдельное участие Соломон. — В Царском?

Симанович кивнул снова:

— Но больше я вам ничего сказать не вправе, мой друг, — ответил Арон с едва уловимой ноткой извинения в голосе. — Похороны пройдут тайно и без лишней огласки.

— Отчего же?

— Так захотела императрица, — пожал плечами Симанович с таким видом, словно другого аргумента ему и не требовалось.

Впрочем, Соломону тоже. Он уже узнал все, что хотел. Утром двадцать первого декабря квартира Старца на Гороховой улице будет свободна от скорбящих родственников.

Царская охранка, конечно, уже перевернула в квартире все вверх дном, но Соломон должен был убедиться, что фигурок там нет. Телефонировать Безумному Шляпнику, не будучи в этом абсолютно уверенным, Шломо не имел ни малейшего желания.

Рейнер медленно, но верно шел на поправку. Соломон не держал зла на лейтенанта. Ни за то, что увалень Освальд провалил простое, по сути, дело, подставившись под пулю, ни за детскую попытку скрыть от Шломо ночной трофей — фигурку саламандры.

Соломона беспокоило другое. В обозримом будущем лейтенанта должны были отправить через Финляндию домой. А это значило, что рыскать по Петрограду в поисках распутинского магического наследства ему, Соломону, предстояло в одиночку.