Дмитрий Емец - Билет на Лысую гору

Остальные молчали. Видя, что желающих нет, Мефодий подумал, что продолжить придется ему.

– Позапрошлой зимой мы с одним парнем, Колькой – он на год младше меня, – пошли в соседний двор. Там на третьем этаже жила наша знакомая девчонка. Я стал кидать снежки ей в стекло – просто, чтоб выглянула. А Колька стоял рядом и ныл, мол, перестань, пошли отсюда. Вдруг я вижу, по снегу мужик бежит в тапках и майке. Я удрал, а приятель тормознул. Он же не кидал, думает… В общем, оказалось, что окна той девчонки на другую сторону дома выходили. А это были окна мужика в тапках. Мужик моего приятеля зацапал. Орет про евроокна, мол, разбить могли и все такое. Мой приятель кричит, что он тут ни при чем, а мужик его не слушает. Пару затрещин дал. Колька испугался, у него кровь из носа пошла…

Мефодий произносил слова в темноту, и от этого было чуть легче. Он говорил, а запомнившаяся ему сцена раздувшимся утопленником всплывала в памяти. Он ощущал, как червь напитывается его унижением. Как незримые белые лапки биовампира тянутся к нему, оплетая голову, точно корни.

– Мужик слегка остыл, сообразил, видно, что нас двое было, и говорит: «Тогда пусть твой приятель подойдет! Где этот трус, который за свои поступки не отвечает?» Но я так и не подошел. Знаю, что он в тапках меня по сугробам не догонит. Мужик кричит мне: «Эх ты, друг называется! Трус драный!» Отшвырнул моего приятеля в сугроб и ушел… Хотел потом Эдьке пожаловаться, чтобы разобрался, но так ничего и не сказал почему-то. Ну а магия у меня не пробудилась тогда…

Последнюю фразу Мефодий уронил совсем в пустоту. Старый стыд жег его. Он вспоминал красное, зареванное лицо приятеля и его сгорбленную спину, когда тот молча уходил. Червь удовлетворенно дрогнул. Буслаева приподняло волной мышечных сокращений кольчужного туловища. И вновь зашуршала земля. Червь полз быстро. Скользил по раскисшей глине Подземья.

Мефодий подумал о Даф. Сможет ли она любить его после того, что узнала? То, что думали остальные, было ему безразлично.

– Слушай, а отец у тебя есть? А то ты все: мама да Эдька. А про отца никогда ничего… Так есть? – вдруг с любопытством спросила Ната.

– Есть! – отвечал Меф, вспоминая своего бестолкового папу Игоря, все реже и реже возникавшего на горизонте.

– А кто твой отец?

– Он-то? Капитан ну очень дальнего плавания! – кратко ответил Мефодий.

Ната хмыкнула и больше задавать вопросов не стала. Она была сообразительной.

Когда большая часть пути до Лысой Горы была уже позади, червь вновь стал притормаживать и вязнуть в глине.

– Вот прожорливая животина! Лопнет он когда-нибудь? – пнув в темноте бок червя, с негодованием сказала Улита.

– Ничего страшного! Теперь моя очередь! – неожиданно вызвался Мошкин. – Можно я начну перечислять все свои самые стыдные поступки, начиная с четырех лет?

Червь был не против.

– А если с трех? С трех лучше?

Червь не возражал и против этого.

– Нет, не получится. Раньше четырех я ничего не помню, – продолжал Мошкин, переживая.

Все ждали. Червь терпеливо плавал в жидкой грязи тоннелей Подземья.

– Однажды я был в гостях у бабушки, – трагически начал Мошкин. – Когда она открывала шкаф на кухне, я случайно заметил на верхней полке пакет с пряниками. С маленькими такими пряниками, у которых внутри чернослив, а сверху тонкий слой шоколада. Когда бабушка вышла, я забрался на стул, стянул один пряник и очень мучился! Мне казалось, я буду разоблачен и сурово наказан!.. Но бабушка ничего не заметила. Вечером я стянул еще пряник, а ночью сразу два…

Голос Мошкина мученически дрогнул, и вместе с его голосом в сладкой истоме дрогнул и червь.

– И снова совесть грызла меня по-черному, и чтобы заглушить ее, мне пришлось стащить еще пару пряников, – маниакально продолжал Евгеша. – Весь следующий день я страдал, но искушение было слишком сильным. Терзаясь, я слопал почти весь пакет, не считая, быть может, двух-трех пряников. А потом, когда я должен был уже уезжать, бабушка вдруг…

Голос Мошкина завибрировал, источая искреннее страдание. Червь дернулся, будто его ударили током. Не просто ударили, но и подключили к проводам.

– Двинула тебя мясорубкой по голове? – фыркая, предположил Чимоданов.

– Нет! Бабушка кинулась к шкафу и сказала: «Ах голова я садовая! Это же тебе в дорогу!» И я получил тот самый… тот самый пакет!.. И шо… шоколадку! – и Мошкин, потрясенный этим воспоминанием до глубины души, заикнулся и всхлипнул.

Червь затрясся так, что у Мефодия застучали зубы. Он испытал глубочайшее, почти ревнивое недоумение. Что было в наивной истории Мошкина особенного? Червь снова затрясся, точно припадочный. Депресняк панически зашипел. Зудука в темноте попытался забраться Чимоданову под рубашку, но, перепутав, стал забираться под рубашку Нате. Та хладнокровно завязала ему руки морским узлом.

– М-да! Куда катится мрак? И этот грешный пряничный обжора ученик стражей! – себе под нос сказала Улита.

Однако Евгеша ее не слышал. Все так же невыносимо страдая, он рассказал, как однажды по его вине собаку захлопнуло в лифте, и она жалобно скулила, пока он не догадался побежать на другой этаж и снова вызвать лифт. Еще поведал он, как испачкал мелом стул в классе, думая отомстить этим одному своему врагу, но врага пересадили на другое место, на это же – уселась завуч, явившаяся на контрольный урок. Следом потянулся рассказ, как однажды перед родительским собранием, когда классный руководитель должен был всех обзвонить, Мошкин расшатал контакты в телефонной розетке, надежно обезвредив его на весь вечер.

И хотя истории эти были вполне обыкновенны и не содержали ничего особенно демонического, червь содрогался, почти не переставая, и несся по подземным лабиринтам со стремительностью мурены. Шуршание земли переросло в монотонный гул. Стало жарко, почти душно. Казалось, бока червя раскаляются от трения.

Истории следовали одна за другой, в строгой хронологической последовательности. Даф казалось, будто у Евгеши не голова, а копилка неприятностей, мелких унижений и досадных моментов.

Не успел Мошкин рассказать, как однажды он перепрыгнул через турникет в метро и его поймал (а потом, махнув рукой, сразу отпустил) милиционер, как червь внезапно застыл посреди тоннеля и широко распахнул рот. В утробе червя что-то глухо клокотало. Бока дымились. Они то вздувались, то опадали. Казалось, червь перегрелся, загнал себя и никак не может остыть после стремительной гонки.

Улита осторожно выглянула наружу. В отдалении яркой солнечной точкой плясал свет.

– О! Уже Лысая Гора! Просто в рекордное время доставили! – сказала ведьма жизнерадостно.