Хартман Рейчел - Серафина

— Спасибо, но… — Нет, никаких «но». — Спасибо.

Он улыбнулся.

— Вы не так просты, как кажется на первый взгляд. Этот вывод я сделал уже не один раз. Кто из порфирийских философов вам больше всех импонирует?

Вопрос был такой внезапный, что я чуть не рассмеялась, но по крайней мере он наконец снова разговорился:

— Вы узнали ту цитату, и я подумал: наконец-то человек, который читал Понфея!

— Боюсь, недостаточно. У папы были его «Избранные сочинения»…

— Но вы и других философов читали. Признавайтесь! — Он в нетерпении наклонился вперед, поставив локти на колени. — Я бы предположил, что вам нравится… Архибор. Он был так увлечен жизнью разума, что даже не потрудился проверить, работают ли его теории в реальном мире.

— Архибор был напыщенным ослом. Я предпочитаю Неканса.

— Этого угрюмого сухаря! — воскликнул Киггс, хлопнув себя по ноге. — Он заходит уж слишком далеко. Будь его воля, от нас бы не осталось ничего, кроме эфемерных бестелесных умов — так и плавали бы в эфире, полностью отделившись от материального мира.

— Разве это было бы так уж плохо? — спросила я сорвавшимся голосом. Он снова зацепил что-то личное — или я уже так расчувствовалась, что меня можно было задеть даже самым безобидным замечанием.

— Просто я думал, что вам больше нравится Понфей, вот и все, — сказал он и принялся изучать невидимое пятнышко на рукаве дублета, давая мне возможность взять себя в руки.

— Философ-правовед?

— Видимо, вы читали у него только ранние работы. Весь его гений раскрылся в поздних сочинениях.

— Разве он не сошел с ума? — Я попыталась изобразить презрительный тон, но, судя по лицу принца, промахнулась и попала прямиком в «уморительный».

— Фина, если это было безумие, то нам о таком безумии можно только мечтать! — воскликнул Люциан, забывшись. — Я найду вам его последнюю книгу. — Он снова посмотрел на меня, и его глаза сверкнули в свете фонаря — или, быть может, то был отблеск горевшего внутри радостного предвкушения.

Этот энтузиазм невозможно ему шел. Я поняла, что пялюсь, и опустила взгляд на руки.

Принц кашлянул и поднялся, спрятав монету в камзол.

— Так. Ладно. Завтра утром отнесу монету Ормы к Эскар — посмотрим, что она скажет. С моей-то везучестью в посольстве наверняка решат, что мы укрываем преступника; вряд ли она простила мне нерасторопность с тем новоперекинувшимся — да и приглашение на танец тоже, если на то пошло. Расскажите своему учителю подробности, которые узнали у рыцарей, я буду очень признателен. Если бы нам удалось вычислить нарушителя, мы могли бы убедить посольство, что прилагаем все усилия к… Я собирался сказать «к поддержанию порядка», но для этого уже поздновато, пожалуй?

— Значит, до завтра, — сказала я и мысленно схватилась за голову. Это принц должен был меня отпускать, а не наоборот. Меня передернуло от собственной наглости.

Но он, казалось, не заметил нарушения этикета. Я присела в реверансе, чтобы сгладить неловкость. Он улыбнулся и открыл передо мной дверь башни. Отчаянно барахтаясь в хаосе мыслей, я попыталась придумать, что еще сказать ему перед уходом, но в голове внезапно наступила пустота.

— Доброго вечера, Серафина. — И принц закрыл дверь.

Раздались и затихли шаги — он поднялся в башню. Что он там делал? Это было не мое дело, конечно, но я несколько мгновений держала руку на дубовой двери.

И так долго простояла неподвижно, что едва не выпрыгнула из шкуры, когда рядом раздался голос:

— Госпожа концертмейстер? Вам плохо?

За спиной у меня обнаружился один из музыкантов — тощий сакбутист, чье имя я никак не могла запомнить. Видимо, проходил мимо и заметил мой коматозный вид. Он нерешительно приблизился.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, — прохрипела я гулко, словно нарушая многолетний обет молчания. — Спасибо.

А потом, опустив голову, смущенно обогнула его и поспешила обратно в тот коридор, что вел к моим покоям.

14

На следующий день был канун прибытия Комонота, и Виридиус собирался зарепетировать нас до полусмерти. Пришлось подняться еще раньше обычного — надо было первым делом связаться с Ормой, чтобы потом передать Киггсу его слова. Я сыграла на спинете наш аккорд и принялась ждать, обжигая язык чаем и раздумывая, где искать Киггса в это время дня. У него был кабинет рядом с главным караульным помещением, но ведь он и в городе проводил много времени.

Когда спинетный котенок наконец заговорил, я так испугалась, что чуть чашку не выронила.

— Не могу разговаривать, — прогудел голос Ормы. — Нянчусь с Базиндом.

Я совсем забыла о новоперекинувшемся.

— А когда сможешь?

— Вечером? Поужинаем в «Скате и молоте»? В шесть?

— Ладно, только давай в семь. Виридиус сегодня планирует стегать нас, пока кровью не истечем.

— Договорились. Не ешь это!

Я перевела взгляд на чашку и обратно.

— Что не есть?

— Да не ты. Базинд.

Из котенка раздался треск, и он отключился.

Я со вздохом отодвинулась от инструмента, и тут зазвонили большие башенные часы в центральном дворе. У меня было более чем достаточно времени для утреннего ритуала и завтрака. Одним делом меньше — что ж, даже и хорошо. По крайней мере сегодня Виридиус не будет мной недоволен.

В огромный главный зал замка Оризон я прибыла рано и в полной готовности. На сцене роились плотники, что вряд ли можно было считать хорошим знаком, а вот от старого подагрика было ни слуху ни духу. Музыканты сновали повсюду, будто муравьи, но Виридиуса нигде не обнаружилось.

Наконец приполз его флегматичный слуга, Мариус, с весточкой для меня:

— Господина здесь нет.

— То есть как это нет? У нас генеральная репетиция.

Мариус нервно откашлялся.

— Дословно он сказал следующее: «Передай Серафине, что я оставляю все в ее более чем надежных руках. Не забудьте отрепетировать входы и уходы со сцены!»

Я удержалась от того, чтобы произнести первое слово, которое пришло мне в голову. И второе тоже.

— Так где он?

Старик втянул седую голову в плечи; видимо, тон у меня вышел не самый мягкий.

— В соборе. У его протеже были какие-то проблемы…

— У Ларса? — Кто-то с особенно острым слухом замер у меня за плечом. Я понизила голос. — Какие именно проблемы?

Слуга Виридиуса пожал плечами.

— Господин не сказал.

— Те же, что обычно, не сомневаюсь, — усмехнулся граф Йозеф позади нас. — Загулял, понавел в собор своих грязных радт-граусер, напился и разломал собственный инструмент.

«Красных-женщин» я поняла.