Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева
А Пашка смотрел. Смотрел, не отрываясь. И под взглядом серьёзных серых глаз уходило, откатывало мутной волной то, что всегда казалось Борису составляющей их с Павлом отношений — соперничество, борьба, вечное противостояние. И на смену этому пришло понимание, что их сила, та настоящая сила, что позволяет им выжить и выстоять перед лицом неумолимого океана, стихии, неведомых природных сил, мощи, таившейся в Пашкином реакторе, разрушительной и спасительной одновременно, эта сила — в единстве. В их с Павлом единстве. Скованном столь разными гранями их характеров, несочетаемых, несовместимых, противоречивых — насовсем скованном, навсегда. Это единство помогало им в детстве, когда они дрались плечом к плечу, спине к спине, с Коноваловым и его дружками. Помогало в юности, когда даже разбежавшись на две сотни этажей, они всё равно искали встреч и черпали в этих редких встречах силу и энергию, одновременно подпитывая друг друга. Помогало в зрелом возрасте, когда после смерти Лизы и ухода Анны Пашка почти сломался, сдался, и Борису пришлось тащить на себе всё — и самого Пашку, и маленькую Нику, которая, цепляясь ему за шею маленькими ручонками, испуганно шептала: «дядя Боря, ты только от нас с папой не уходи сейчас», и себя самого, потому что ни хрена он тогда толком не понимал, кроме того, что если и он упадёт, то тогда всё — им конец. Помогало сейчас, когда Пашка, испугавшись за него, встал рядом, предлагая ему самое ценное, что есть на земле — своё доверие и свою дружбу.
Шипели, отползая, демоны, пятились назад, как отступали когда-то грязные волны океана от разрушенных и выщербленных ветром плит Северной станции, на которых лежал без сознания раненый Савельев. Потому что сейчас между Борисом и демонами стоял Пашка, как там на Северной между Пашкой и океаном стоял Борис.
Бой закончился. Он… нет, не он, — Борис усмехнулся про себя, — они с Пашкой победили. И потому, как лёгкая, чуть заметная улыбка тронула Пашкины губы, Борис понял — его друг думает о том же.
— Улыбаешься? — проговорил Борис. — Думаешь, опять уел? Да, Паша?
— Тебя, пожалуй, уешь, — хмыкнул Савельев.
И уже было неважно, что они говорили, слова не имели никакого значения. И что бы там дальше ни произошло, они всё равно взяли верх…
Дверь внезапно приоткрылась, заглянула Маруся.
— Паш, ты просил первые результаты. Там… — она чуть сбилась, заметив Бориса.
— Что там? — в глазах Павла промелькнула лёгкая тревога. Он приподнялся с места, но она уже сама подошла к столу, разложила перед ним распечатки, ткнула пальцем в какую-то строчку.
— Селиванов, конечно, встал в позу, Бондаренко тоже сомневается, но мне кажется…
— Вижу. Вот что, — Павел наморщил лоб. — Марусь, передай Селиванову и Мише… Впрочем, я сейчас сам подойду, через пять минут. Продолжайте пока.
Маруся кивнула и направилась к двери, а Павел, ещё раз пробежав глазами распечатки, отложил их в сторону и снова перевёл взгляд на Бориса.
— В общем, Борь, я думаю, что мы поняли друг друга. Сейчас, как снимут блокаду, сразу на Надоблачный, брать власть в свои руки. Понапрасну не рискуй, ну да что я тебе говорю, ты и без меня всё знаешь. Ну а насчёт доверия, коли уж мы о нём заговорили, что ж… туда наверх с этой миссией сейчас могут пойти только два человека. Либо я сам, либо тот, кому я безоговорочно верю. То есть ты, Боря.
Маруся, которая подошла уже к двери и даже приоткрыла её, внезапно притормозила, замерла. Павел этого не заметил, а вот Борис увидел, хоть и сидел к двери вполоборота.
Она стояла, не оборачиваясь — напряжённая спина, тонкая, нежная шея выглядывает из воротника белого халата, волосы подняты вверх, небрежно прихвачены заколкой, чтоб не мешали. Борису вдруг показалось, что сейчас она заговорит. Скажет резко и прямо, как она всегда делает, что такому, как Борис, доверять нельзя, потому что… Но Маруся молчала.
Павел наконец уловил замешательство друга, проследил за его взглядом.
— Маруся, что-то ещё?
Она повернула голову. Скользнула глазами по Борису, потом посмотрела на Павла.
— Нет, ничего.
Она помедлила, кажется, хотела что-то добавить, но не стала.
— Ну тогда иди, Марусь, я сейчас подойду.
Маруся кивнула и вышла за дверь.
— Ну что, основное мы обговорили, — Павел опять обратился к Борису. — Главное, Боря, помни: самое важное сейчас — Южная станция. Если нас обесточат, а технически, это, к сожалению, возможно, потому что Васильев не на нашей стороне, то тогда всё. Даже если реактор вдруг — что маловероятно — выдержит такой аварийный останов, то тут куча другого оборудования, которое хорошо, если просто выйдет из строя, а не взорвётся. Но в любом случае на вторую попытку у нас… у тех, кто останется в живых после этого, времени уже не будет. Уровень опускается слишком быстро.
Павел взъерошил волосы, вздохнул, и Борис увидел, как его друг устал, чертовски устал, от этого груза ответственности, который прёт на себе — не потому что ему нравится быть первым, а просто потому что никто другой это не осилит.
— Не дёргайся, Паша, — Борис улыбнулся и, поймав Пашкин взгляд, подмигнул ему. — Сделаем мы всё, как надо. Будет тебе и Южная станция, и Совет я тебе поднесу на том самом блюдечке. Ты, главное, дуру свою атомную запусти. А я… что-то я и правда того, распустился. Хуже бабы разнылся. Ничего, прорвёмся.
Их глаза встретились, и Борис поймал себя на мысли, что видит сейчас не уставшего взрослого мужика, а того мальчишку, веснушчатого, с задорными вихрами, который когда-то шагнул к нему и протянул руку, доверившись и положив начало чему-то непостижимому, светлому, сильному. Их дружбе. Которая выстояла, не сломалась и теперь ведёт их двоих вперёд.
— Борь, ты… я, может, резковато… Наверно, я не имел права тебе всё это говорить, — Павел вдруг смутился, нахмурился.
— Да пошёл ты! Ещё не хватало, чтоб ты извинялся, — хмыкнул Борис, ему вдруг стало легко на душе — он понял, почувствовал, что демоны, которые отравляли его изнутри, скукожились, превратились в мелких безобразных червяков, и только-то и осталось — раздавать их одним движением. — Ты бы лучше перед парнем нашим, Кириллом, извинился. Пацан тебе в который раз жизнь спасает, а ты всё орешь на него.
— Увижу, извинюсь, — буркнул Павел. — И ты туда же. Анна, Маруся, ты вот теперь… защитники, мать вашу.
Он ещё хотел что-то сказать, но не успел
