Мерлин - Стивен Рэй Лоухед
Я думал, она обрадуется. Она и впрямь улыбнулась. Однако улыбка тут же сошла, и лоб снова нахмурился.
— Твои слова добрые...
— Больше того, правдивые.
Она покачала головой, солнце блеснуло на серебряной гривне.
— Нет, — вздохнула она.
Я шагнул ближе, взял ее за руку.
— В чем дело, Ганиеда?
— Я уже сказала: твое место на юге, мое — с моим народом. Тут ничего не поделаешь.
Она заглядывала куда дальше вперед, чем я.
— Может, и не придется ничего делать — пока. А там видно будет.
Она приникла ко мне.
— Зачем я тебя полюбила? — прошептала она. — Я ведь не хотела.
— Можно искать любовь и найти. Чаще любовь нас находит, когда мы ее не ищем, — сказал я, и сам устыдился самонадеянности своих слов. Да что я об этом знаю? — Любовь нас отыскала, мы не в силах ее прогнать.
Обнимая Ганиеду, ощущая запах чисто вымытых волос, живую теплоту тела, нежную гладкость кожи, я сам верил в то, что говорил. Верил всем сердцем.
Мы поцеловались, и я, коснувшись губами ее губ, понял, что она тоже мне верит.
— Ну вот, — вздохнула Ганиеда. — Это ничего не решает.
— Ничего, — согласился я.
Однако какое мне было дело?
Можно не говорить, что, когда пришла пора возвращаться в Дивед, я принялся всячески тянуть время в надежде отложить отъезд до бесконечности. Мне удалось выгадать несколько дней полнейшего счастья. Мы с Ганиедой катались верхом, гуляли вдоль озера, играли в шахматы у огня, я пел и играл на арфе, мы говорили ночи напролет, так что утром шатались от усталости и зевали, но так и не находили силы расстаться. Короче, мы делали все, что положено влюбленным, и, поглощенные друг другом, сами не замечали, что делаем.
Я и сейчас вижу ее: черные волосы перевиты серебряным шнурком, синие глаза сверкают из-под длинных темных ресниц, перси колышутся под тонкой лазоревой сорочкой, длинные стройные ноги легко ступают по земле, выше локтя поблескивают золотые браслеты...
Она была для меня средоточием женственности: ясная загадка, облеченная красотой.
Увы, я не мог вечно откладывать отъезд. Пришло время возвращаться в Дивед. Впрочем, я и это постарался представить как благо для нас обоих.
Итак, пока остальные готовились в путь, мы с Ганиедой рука об руку бродили по гальке у озера. Чистая вода плескалась у наших ног, ласточки носились над водой, задевая ее крыльями.
— Когда я вернусь, то вернусь за тобой, радость моя, чтобы забрать от отцовского очага к моему собственному. Мы поженимся.
Я думал ее утешить, но какое там!
— Давай поженимся прямо сейчас. Тогда тебе не надо будет уезжать. Останемся здесь навсегда.
— Ганиеда, ты же знаешь, у меня нет своего дома. Прежде, чем нам пожениться, я должен отыскать тебе место, а для этого — сперва найти место себе.
Она поняла — благородная душа! — и неожиданно улыбнулась.
— Что ж, волчонок, езжай. Станешь королем, возвращайся за своей королевой. Я буду ждать.
Она приникла к моей груди и коснулась губами моих губ.
— Это чтобы ты помнил, кто тебя ждет. — Она снова меня поцеловала. — Это чтобы ты не мешкал с исполнением своих планов. — Она руками притянула к себе мою голову, и наши губы слились в долгом страстном лобзании. — А это чтобы ты скорее вернулся.
— Госпожа, — отвечал я, когда смог наконец дышать, — если ты поцелуешь меня еще раз, я не смогу уехать.
— Тогда езжай сейчас, любимый. Сию минуту, чтобы вернуться как можно скорее.
— Это может занять время, — предупредил я. В надежде облегчить расставание, я снял с руки золотой браслет и протянул ей. — Его дала мне Вриса, Обитательница холмов, моя сестра, для будущей жены. Отныне ты — мое достояние. — Я надел браслет ей на запястье. — И я непременно за тобой вернусь.
Она улыбнулась, обвила мою шею руками, притянула к себе.
— Буду жить ради этого дня, любимый.
Я крепче прижал ее к груди.
— Возьми меня с собой, — прошептала она.
— Конечно. Прямо сейчас, — отвечал я. — Будем жить в шалаше, питаться каштанами и крыжовником.
Она рассмеялась от всего сердца.
— Терпеть не могу крыжовник!
Потом, взяв меня за руки, развернула и стала толкать к дорожке, ведущей обратно на холм.
— Я не буду жить на ягодах и орехах в лесной лачуге с тобой, Мирддин Вильт. Так что забирайся на своего жалкого конька и немедленно поезжай прочь. И не возвращайся, пока не завоюешь мне королевство!
Ах, Ганиеда, ради тебя я завоевал бы весь мир!
В Маридун мы вернулись в разгар лета. Бельтан прошел, пока мы были в дороге. Ночью мы видели огни на вершинах, полночный ветер доносил до слуха таинственные крики Подземных жителей. Однако сами мы не жгли костра в самую короткую ночь и не заглянули на праздник в какое-нибудь из придорожных селений. Христиане все больше и больше отходили от былых обычаев, пропасть между старым и новым становилась все глубже.
Разумеется, многие из подданных Мелвиса приняли христианство, особенно после того, как Давид поселился в этих местах. Впрочем, были среди нас и те, кто держался старой веры. Чтобы им не грустить о пропущенном веселье, я стал петь, подыгрывая себе на арфе.
И вот, покуда я пел, глядя на круг лиц у походного костерка, на темные искры глаз, примечая, как песня зарождается и разгорается в их душах, — так вот, покуда я пел, мне пришло в голову, что путь к человеческой душе лежит не только через ум, но и через сердце. Какими бы разумными ни были доводы, если сердце холодное, все будет напрасно. Вернейший путь к сердцу лежит через песнь и сказание: простая повесть о благородных и возвышенных деяниях скажет людям больше, чем все Давидовы проповеди.
Не знаю, что это должна быть за повесть, но, думаю, так оно и есть. Я видел, как простые люди собирались на службу в лесную церковь. Они с должным почтением преклоняли колени пред алтарем, ничего толком не разумея.
И все же я видел, как отверзались очи их душ, когда Давид читал: «В далеком краю жил человек, у которого
