Елизавета Абаринова-Кожухова - Берегись вурдалака

— Васенька, котик мой, а ведь вы оказались правы, — промурлыкал господин Рыжиков, томно стрельнув неумело намазанными глазками.

(Вообще-то Георгий Максимыч никогда раньше не называл Щепочкина ни Васенькой, ни, тем более, котиком, и сыщик объяснил подобную фамильярность тем, что инспектор уже крепко вжился в образ).

— Действительно, князь Григорий и Григорий Алексеич Семенов — одно и то же лицо, — продолжал Рыжиков уже чуть более по-деловому, — так что ваши подозрения подтвердились. Нам же со своей стороны удалось установить личность еще некоторых членов клуба. Гробославом был убитый Иван Вениаминович Покровский, известный как ди-джей Гроб, а воевода Селифан — это полковник в отставке Петр Петрович Селиванов…

— А барон Альберт? — перебил Вася.

— Увы, личность так называемого барона Альберта установить пока что не удалось, — вздохнул инспектор. — Конечно, неплохо было бы его «пощупать» поосновательнее, но излишняя активность может их вспугнуть.

Обычно Василий чувствовал, когда Геогрий Максимыч говорит искренне, а когда не очень. Но на сей раз никакой фальшивой ноты он в словах инспектора не уловил — похоже, что барон Альберт оставался загадкой не только для него и Анны Сергеевны, но и для милиции тоже.

— Мы ведем за ними плотное наблюдение, — заверил Рыжиков. — И ежели вы, Василий Юрьевич, что-то пронюхаете, то не стесняйтесь, сообщайте мне лично.

— Я уже пронюхал и сообщаю: эксцессы возможны здесь и сегодня, — кратко, по-держимордински сообщил Василий и покинул гримерку, дабы не мешать актерам готовиться к выходу на сцену.

Спектакль начался в точно назначенный час. Раздвинулся занавес, и зрителям предстала сцена, полная чиновников во главе с городничим, который в призывной позе возлежал на столе и, не слезая оттуда, произнес знаменитый монолог «Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие», то и дело одергивая накинутый на нем розовый балахон покроя «а-ля ранняя Пугачева». Остальные персонажи были одеты кто во что, но ярче всех выделялся уездный лекарь Христиан Иванович Гибнер: на нем красовались кожаные штаны и «металлическая» куртка с многочисленными цепочками, заклепочками и символикой скандально знаменитой группы «Рамштайн». Один лишь режиссер Святослав Иваныч знал, скольких усилий ему стоило убедить господина Мюллера облачиться в этот наряд — музыкальные пристрастия Герхарда Бернгардовича лежали, мягко говоря, совсем в иной плоскости.

Так как выход на сцену Держиморды имел место быть чуть позже, то Василий Щепочкин, устроившись за кулисой, через прохудившуюся материю наблюдал за залом. А публика там сидела весьма высокопоставленная, включая мэра города господина Вершинина. Вообще-то он редко посещал подобные мероприятия, но теперь, в свете предстоящих выборов, решил «засветиться» на премьере, дабы освежить имидж «лучшего друга деятелей культуры». Присутствовала и его главная соперница Ольга Ивановна Шушакова вместе со своим женихом Григорием Алексеичем Семеновым. Хотя официально об их помолвке объявлено не было, но ни для кого не оставалось секретом, кого именно банкирша выбрала себе в мужья. Вся «желтая пресса» только тем и занималась, что перемывала косточки жениху и невесте, и особо в этом преуспела госпожа Лилия Болотная, достойно заменившая на «Голубой волне» зарезанного ди-джея Гроба.

Приглядевшись внимательнее, Василий увидел еще несколько знакомых лиц, в частности, барона Альберта. Неподалеку, на самом краю пятого ряда, сидела журналистка Надежда Заметельская в яркой розовой кофточке, которая ей удивительно шла. Сразу за ней, с края шестого ряда, расположились несколько молодых людей в одинаковых серых костюмах и одинаковых синих галстуках. А где-то ряду в десятом мелькнула характерная бородка господина Каширского…

Но тут Щепочкину напомнили, что пора на сцену, и он с сожалением покинул наблюдательный пункт.

О том, что творилось в этот день на сцене, мы теперь распространяться не станем, а посоветуем нашим читателям запастись терпением и дочитать до следующей главы — там будет дан подробный отчет о спектакле и событиях вокруг него в зеркале городских масс-медиа всех цветов и оттенков. А пока что мы обратимся к событиям, не нашедшим в газетах достойного отражения.

События начались минут за двадцать до антракта, сразу после сцены любовного объяснения Вадика-Хлестакова и лекаря Гибнера-Мюллера, которую от начала до конца сочинил Святослав Иваныч и любезно подарил Гоголю. Иван Александрович остался на подмостках объясняться в любви теперь уже Марье Антоновне, а Христиан Иванович, гремя «рамштайновскими» побрякушками, под одобрительные аплодисменты зрителей удалился за кулисы. И один лишь Василий Щепочкин со своего наблюдательного пункта заметил, как Надежда встала с места и вышла из зала. А минуту спустя за нею последовали все пятеро «одинаковых» молодых людей. Василий внутренне напрягся, но ничего поделать не мог — ему еще предстоял выход на сцену перед самым антрактом.

Едва освободившись, Василий Юрьевич побежал на второй этаж, где находились помещения театральной студии — именно там Надя договорилась встретиться с Герхардом Бернгардовичем. Она все еще писала обещанную Ольге Ивановне статью о «Шушексе» и теперь собиралась взять интервью у консультанта по международным связям.

Напротив дверей, вальяжно развалившись на подоконнике, полулежал господин Каширский, а прямо перед дверями нервно прохаживался туда-сюда барон Альберт. Стараясь ступать как можно тише, Вася вжался в нишу соседней двери, где он оставался невидимым для барона Альберта (но не для Каширского).

Дабы отвлечь барона от хождения по коридору, где он мог заметить Щепочкина, Каширский решился дать ему «установку»:

— Да не суетитесь вы так, голубчик. Все будет, как надо.

Альберт встал, как вкопанный, и уставился на Каширского:

— А вы все сделали, как мы договаривались?

— Ну разумеется! — обаятельнейше улыбнулся Каширский. — Ведь я же настоящий гипнотизер, а не какой-нибудь шарлатан. Наш милейший мосье Херклафф уже, наверное, слопал очаровательную журналистку и теперь доедает десерт — ее прелестную розовую кофточку!

— Тише, тише! — испуганно замахал руками барон Альберт.

— Да ну что вы, друг мой, кто нас тут услышит? — беспечно возразил Каширский и незаметно подмигнул Василию. — Все зрители теперь в фойе!

— А артисты?

— А место артистов, как говаривал Островский А Эн, в буфете.

Но тут дверь студии отворилась, и оттуда, сыто жмурясь и поглаживая оттопыривающееся брюшко, выплыл Герхард Бернгардович.