Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – бургграф

Сквозь дверной проем видел, как Амелия в ночной рубашке пробежала через комнату, поспешно закрывая окна. Появились дети, больше обрадованные, чем испуганные, но, когда все плотные ставни оказались закрытыми, словно ждем нападения разбойников, началось самое жуткое: за окном трепещет жуткий мертвенный свет и казалось, что весь мир сгорает, как бабочка в огне.

Затем пришла мысль, что напугала до судорог: а если это показывает свою мощь колдун, что на службе у Бриклайта? Кто-то же смог провести тучу над городом, не дав ливню обрушиться на дома и улицы?

– Все узнаем, – проговорил я шепотом, чтобы никто не заметил как дрожит мой голос. – Со всем разберемся… может быть. И никто меня не заставит трепетать, как лист на ветру, так уж… явно.

Бобик открыл один глаз, зевнул. Я видел, что хочет положить голову на мои колени, это у них инстинкт, но пришлось бы самому ложиться, потому положил огромную башку мне на плечо и засопел рядом с ухом сочувствующе и умиротворенно.

– И я тебя люблю, – ответил я.

Он отступил и посмотрел в лицо с немым восторгом: мол, правда? Скажи еще раз!

– Правда, люблю, – повторил я. Вздохнул. – Бобик, остаешься моим первым заместителем. Со всеми правами, а это ого-го, но, увы, и со всем обязанностями. Вот и узнаешь, как хреново быть человеком. Словом, мы с Зайчиком ненадолго отлучимся, а ты здесь бди! Ты за старшего. Сперва ты, а уж потом госпожа Амелия и ее дети.

Он смотрел грустно, вздыхал, глаза умоляющие, в них такой укор, что я поспешно погладил по огромной башке и отвернулся. Ну почему собаки всегда смотрят с ясно различимым укором?

– Мы с Зайчиком, – повторил я, – отлучимся ненадолго, правда.

Он обиженно взвизгнул, в глазах ревность и смертельная обида, я снова расцеловал, погладил, почесал, повторил:

– Мы, как простые солдаты, идем в разведку, а ты – генерал, понимаешь? На тебе вся наша военная база, стратегические запасы, бомбардировщики дальнего поиска, радары и военные карты… Ты у нас главный на это время, ты!

Он задумался, неуверенно поскреб пол хвостом. На этот раз я, поцеловав, еще и отдал честь, вышел строевым шагом и бегом заспешил к конюшне.

Зайчик, не обращая внимания на грозу, понес со двора легко и мягко, удивительная особенность: иногда грохочет копытами, будто несется подкованный носорог, в другой раз мчится подобно юной лани, а сейчас так и вовсе стелился над землей, как стриж над поверхностью озера, а я себя чувствую на глиссере, что на воздушной подушке.

Туча, погрохотав, поплыла дальше, но со светлеющего неба посыпался мелкий дождик. Небо затянуло плотными серыми облаками, и дождь даже не дождь, а что-то непотребное, непристойное, как уродец в строю кремлевских курсантов.

Домик Денифеля расположился в прекрасном месте: на вершине холма, отсюда хорошо видно все внизу, никто не подойдет незамеченным.

Мы приближаемся открыто, неспешно, я задействовал все чувства, смотрел так и эдак, но дом как нормальный дом, ничего особенного даже в плане архитектуры, и уж тем более не чувствую присутствия черной магии. Решившись, оставил Зайчика во дворе, тот сразу же направился к колоде с водой и принялся пить, фыркая и брезгливо кривя губы, как заправский конь, а я поднялся на крыльцо.

На стук никто не ответил, потом послышались шаги, дверь распахнулась. Мужчина стоял на пороге, загораживая проем.

– А коня? – спросил он. – Поставь хотя бы под крышу.

Я удивился.

– Под крышу? Что же это за конь, которому нужна крыша? Это уже корова какая-то… Или хочешь сказать, что я приехал на корове?

Он пробормотал торопливо:

– Да нет, ваша милость…

– А что ты хотел сказать?

– Да я так, забочусь…

Я сказал в пространство:

– Что за странные люди здесь: коней – под крышу…

И прошел в дом, мужчина едва успел отпрыгнуть. В большой комнате за столом четверо мужчин, по виду – разбойники. Только они навешивают на себя столько кинжалов и коротких мечей. Это не просто мужская страсть к оружию, а суровая необходимость.

Еще один спит на куче тряпья в углу комнаты. Все, кроме спящего, уставились на меня в великом изумлении. От печи обернулась женщина. Немолодая, с расплывающейся фигурой, но с милым приветливым лицом.

– Заблудился, – объяснил я неуклюже.

Женщина мягко улыбнулась.

– Вам только дорогу спросить… или перекусите малость?

Я ответил мирно:

– А можно и то и другое?

– Можно, – ответила она. Бросила быстрый взгляд на мужчин. – Мясо, правда, холодное, но если хотите быстро…

– Хочу, – ответил я. – А чай, если можно, горячий?

– Можно, – снова ответила она с легкой улыбкой, но на мужчин взглянула несколько опасливо. – Сейчас поставлю.

В доме я чувствовал опасность, но сколько ни стараюсь смотреть по сторонам и тепловым зрением, и запаховым, и даже пробовал попрекогнить – ничего угрожающего. В то же время волосы на затылке шевелятся, а по спине предостерегающий холод, словно позвоночник чувствует, как сзади заходят с обнаженным ножом. Вообще-то лучше всего убраться отсюда, но это будет значить только, что я уже понял, кто они. Кто же в такую погоду выйдет из дому, да еще на ночь глядя?

Они посматривали на меня, как собаки на беспечного котенка, что вошел на их территорию. Старший сказал с интересом:

– Меня зовут Денифель, это вот Суасс, а эти двое – Меккана и де Леже. На Дюпона не обращайте внимания: молод, хватил вина, как взрослый, теперь спит.

– Де Леже? – переспросил я и внимательно всмотрелся в четвертого. – Благородный?

Денифель широко заулыбался:

– Он так говорит.

– А на самом деле?

– А нам какое дело, – сказал Денифель, – насколько он благородный… В наших краях оценивают не по родословной, ваша милость. Не опасно разъезжать по ночам?

Я нахмурился:

– Мне?

– Вообще, – ответил Денифель с ухмылкой. – Время неспокойное.

– Оно всегда неспокойное, – сказал я холодно. – Так что же, и не жить, все дожидаться спокойного?

Денифель хохотнул:

– Верно. Жизнь коротка. Надо все успеть, все схватить, всех подмять…

Я поинтересовался:

– Коротка? Разве она не продолжается в благодати Господней? Есть же рай для хороших, ад – для нехороших…

Они переглянулись, я думал, что вопрос поставит их в тупик, хоть кто-то да задумается, однако Денифель беспечно отмахнулся:

– Поповские сказки для старушек.

– И детишек, – добавил тот, которого Денифель назвал Суассом.

– И детишек, – согласился Денифель. – А мы знаем, что Господь создал этот мир для сильных и дал им свободу воли. Это значит, что мы вольны делать все и что у нас свобода от всего.