Светлана Прокопчик - КРЕСТ

— Это всего лишь вещь. Камень, которому простой смертный человек, пусть и гениальный, придал определенную форму. Не более того. А мой Повелитель, если вы дадите себе труд напрячь память, некогда был Властелином именно Камня. Впрочем, вас, наверное, утомляют беседы о религии. Мы с вами не в церкви, верно?

— Вы… вы хотите купить мою душу? — пискнула Фрида.

Вальтер поморщился:

— Сударыня, я похож на купца? И вообще, для этого существуют другие — смертные, бессмертные, с одной стороны и с другой… Но, если вам нужна определенность, — нет, я пришел не за вашей душой. Ваша душа еще долго прослужит вам верой и правдой.

— А зачем тогда вы здесь?

— Вы не поверите — чтобы помочь вам.

— Мне? Зачем? Мне не нужна помощь…

— А кто только что умолял вот эту статуэтку? — Вальтер щелкнул по ней ногтями, его рука попала на свет, и Фрида наконец убедилась в том, что перед ней именно выходец из ада: ногти были ухоженные, но противно-зеленые.

— Вы хотите сказать… Эта статуэтка каменная, а ваш… Повелитель, так? Словом, из-за того, что она каменная, он услыхал…

— О нет, сударыня, не нужно столько слов. Молитвы слышат все: и на одной стороне, и на другой. И я, конечно, в курсе вашей беды. Могу помочь, — он обаятельно улыбнулся.

— А за помощь потребуете мою душу, — убежденно сказала Фрида.

— Сударыня, вас слишком перепугали дурацкими сказками. Разрешите, я объясню вам, как обстоят дела. Душу никто и никогда не продает и не покупает. Ее попросту нельзя купить или продать, она ваша неотъемлемая часть. Речь идет о вассальной клятве. То есть, вы присягаете на верность одному из Повелителей, а он в награду за службу предоставляет вашей душе те или иные лены — там, за краем жизни. Но, какому бы Повелителю вы ни присягнули, на какую бы сторону ни встали, всегда действует закон: вы приносите оммаж добровольно. И служите избранному вами сюзерену после смерти. А если вы желаете послужить ему при жизни… О, это вознаграждается! И, смею вас заверить, вознаграждается щедро. И после смерти, и до.

Фрида ошалело кивала. Самое главное, подумала она, не потащит в ад прямо сейчас. А там — отмолю грехи.

— Я хотел сказать вот что, — голос ночного гостя стал вкрадчивым, однако не без примеси сарказма, — вы напрасно молите о помощи этот кусок камня. Конечно, вас слышат, но… Вам не помогут с той стороны. На той стороне, если вы помните Писание, ценится смирение. А ваше нежелание подчиниться расценивается как гордыня. Я уже упоминал, что служение при жизни щедро вознаграждается.

— И..?

— Эрик принес оммаж. Только не моему Повелителю. Поэтому его сюзерен помогает Эрику. Там, — Вальтер ткнул пальцем в потолок, — решили, что Эрик получит все, что пожелает. Сейчас он захотел вас.

Фрида густо покраснела — от смущения и обиды. Ей представилось, что там, наверху, на нее смотрят лишь как на вещь, которую можно продать, отдать, подарить…

— Вот-вот, — понимающе кивнул Вальтер. — А между тем, есть закон, который всегда и все свято блюли: свобода выбора. Никто не имеет права лишать вас этой свободы. Человек, по Писанию, рабов иметь не может. Ну, мы с вами понимаем, что рабство имеется в виду духовное. Но ведь вас отдают именно в духовное рабство! Ибо каждый человек обязан вступить в брак, и в браке становится собственностью супруга. Монахи в действительности тоже супруги — Церкви. Исходя из этого, никто не волен принудить вас. А там, наверху, вас именно принудили. И тут возникает любопытный казус: вы, с вашей приверженностью одному сюзерену, и я, с моей преданностью иному, оказываемся на одной стороне. Ибо вы не желаете идти за Эрика, а я обязан настоять на соблюдении закона. Собственно, я пришел к вам только затем, чтобы заключить временный союз. Уверяю, это не будет предательством ваших идеалов. Вы предадите только Эрика. Но вы не его собственность, а потому даже это предательство нельзя расценивать как преступление. А я вам помогу.

Фрида покачала головой. Власть ада — это вечные муки… Вальтер молчал. Молчал нехорошо, долго, испытующе. Затем сделал странное движение. Фрида охнула, внезапно увидав себя со стороны.

…Она стоит в роскошном покое. Справа кровать. Громоздкое, тяжелое ложе, со столбиками из чистого золота по углам, перина шелковая, простыня тоже шелковая. Все белье густо, варварски, безвкусно расшито золотом. На полу — арабский ковер с ворсом по щиколотку. На стенах — тоже ковры. В комнате пылает камин, перед ним поверх ковра лежит шкура. И еще притаился столик — из стекла, да не простого, а розового, на ножке из стекла синего. На столике расставлены золотые блюда с крышками, два узкогорлых кувшина, мрачно поблескивающие кубки.

А сама Фрида выглядит жалко. На ней одна-единственная полупрозрачная рубашонка, не прикрывающая колен. Фрида трясется, чувствуя себя униженной и этим выпирающим из всех углов богатством, и своей полуобнаженностью, — чует в ней намек на чью-то грязную похоть. Впрочем, кто ее возжелал, долго гадать не пришлось: дверь распахивается, он вваливается, в коридоре гогочут дружки. Эрик, такой отвратительный, такой уродливый, с гнусной пьяной ухмылкой топает к ней, на ходу сбрасывая с себя одежду. Фрида плачет, пытается отстраниться, но он хохочет, валит ее на роскошное ложе, мнет простолюдинскими лапами нежное тело, Фриду тошнит от мерзкого запаха его пота. Потом он с треском рвет на ней даже последнюю и непрочную защиту — рубашонку, хватает грубо за колени, тащит их в стороны.

Тут дыхание у Фриды перехватило, она забилась под насильником, отчаянно призывая на помощь…

…и кинулась в ноги Вальтеру, рыдая и умоляя не оставлять ее, не отдавать похотливому мерзавцу! Она ничуть не сомневалась, что Вальтер показал именно то, что ждет ее весной, ведь выходцы с того света умеют показывать будущее. Но, Господи, она и не думала, что все будет так мерзко!

Плакала долго, Вальтер, не делая попыток поднять ее с пола, ласково гладил по волосам. Она чувствовала исходящий от него едва заметный сладкий запах тления, но не пугалась. Этот аромат смерти казался ей благовониями по сравнению с потным пьяным Эриком.

— Не плачь, — сказал ей Вальтер. — И ложись сейчас спать.

— А…

— Я тебе помогу, — сказал он значительно. — Ты проспишь три часа, потом встанешь — в доме никто не проснется, топай как угодно громко — и выйдешь в сад. Там поймешь.

И исчез раньше, чем Фрида успела что-то выспросить. Она села на полу, сообразив, что плакать больше не хочется, и вообще ей удивительно спокойно. Зевнула, подумала, что и в самом деле подремать не мешает. И раньше, чем успела додумать эту мысль, обнаружила себя в мягкой постели, повозилась под перинкой и провалилась в ровный сон.