Александр Талал - Влюбиться в эльфа и остаться в живых

Женя был окружен. Прямо по курсу, в проходе по центру партера, на него шел Петя с детским бластером, припадая на правую ногу. На флангах путь отсекали еще двое – молодой с водным ружьем и седоватый с пистолетом, похожим на настоящий – хмурые стражи у запертых дверей с надписью «Выход», широко расставленные по-ковбойски ноги.

Петя остановился в четвертом ряду – достаточно далеко, чтобы не стрелять в упор, но и в меру близко, чтобы случайно не лохануться.

Когда он занес руку для выстрела, Женя ощутил паническую потребность куда-нибудь ринуться и отчаяние, потому что ринуться было некуда, и эти две противоборствующие силы рвали ему мозг в шизофреническом неистовстве. Последнее, что ему подумалось – как глупо погибнуть с арбузной жвачкой во рту. В момент, когда на Петином запястье вспыхнули часы, Женя действовал уже исключительно на инстинктах. Его руки сделали за него то единственное, что скомандовала его голова туловищу. Он заслонился первым попавшимся среди сценического мусора предметом, и этим предметом оказалась медная тарсика.

Его отбросило к бортику оркестровой ямы. В глазах потемнело, но он успел еще увидеть, как луч Петиного бластера раздробился на сотню лучиков, целый сноп, пальнувший одновременной батареей по всей дуге зрительного зала в ответном направлении.

Петя не столько увернулся от взрывной волны, сколько был распластан ею, подкосившись на травмированной ноге. Его костюм был мгновенно изрешечен под углом в мелкую дырочку, как и ряды сидений, вспоротые лучами, словно пулями, и ковровое покрытие, и лепнина ярусных балконов, взорвалась алмазным фонтаном гигантская люстра, брызнули штукатуркой стены, и напоследок оглушительно лопнуло секретное окно кабинета Макара Филипыча, и черная портьера метнулась в глубь кабинета и мягко опустилась обратно, дымясь дробной россыпью свежих прожогов.

Усаженный на пол взрывом, Макар Филипыч задумчиво пробормотал сидящему рядом Корнею:

– Реконструкцию театра придется продлить. Иди, гаси своего курилку сам, гаси его скорее и наверняка, пока он нам полгорода не разворотил. Я не могу его больше видеть, понимаешь? Я чешусь от одной мысли, что он еще дышит. На меня такая мысль действует, как стригущий лишай. Иди!

Макар Филипыч поднялся на ноги и добавил:

– Амулет на нем или в квартире. Он только без году неделя как глаз открыл. Других вариантов нет. А макраме подождет.

– Какое макраме? – обходительно поинтересовался Корней, затормозив в дверном проеме. Только теперь Макар Филипыч наконец взбесился – то ли спровоцированный вопросом, то ли обнаружив, что его прическа инкрустирована крошками битого стекла.

– В игровой комнате!!! – заорал Принц. На третьем восклицательном знаке Корней уже пробегал амфитеатр.

Приподняв веки, Женя увидел перед собой четверых перемазанных сажей охранников и массивное рифленое дуло бластера на батарейках. Третий глаз включился, угас, забарахлил. Ему вдруг не вовремя показалось, что третий глаз работает на эффекте обычного бинокулярного зрения, только на ином уровне: сопоставляя картинки от левого и правого глаза и сливая их в единый образ, он показывает изображение мира, которое недоступно каждому глазу в отдельности. Корней шарил по его карманам, смотрел за пазухой. Женя вынул изо рта и предложил ему жвачку. В своем дезориентированном и оглоушенном состоянии ему представилось в этом благородном жесте предложение дружбы и мира. Когда Корней, ничего не обнаружив, повернулся к уже не потайному и даже больше не стеклу под куполом и покачал головой, Женя понял, что дружбы сегодня не намечается, и вернул жвачку на место. Он начал приходить в себя. И продолжил стремительно, когда Корней наставил бластер ему в лоб, резко выпрямившись из положения полулежа.

Как в абсурдном сне, над бластером пропарил маленький мыльный пузырь.

– Ложи-и-сь! – заорал Корней и кувыркнулся вперед головой в оркестровую яму.

Впоследствии Дюша рассказывал Жене, что это – карма и судьба и друг неумолимо обречен на помощь другу в безвыходной ситуации, намеренно или иначе. Когда прекратилась суета в коридорах и со стороны сцены затихли звуки, Дюша решил прогуляться, потому что никогда не видел изнанку театра. Он заглядывал в пустые гримерные, дивился на замысловатые закулисные механизмы и оставлял за собой дорожку из мыльных пузырей. Когда он вышел на изувеченную сцену, ослепленный несколькими выжившими софитами, и любовался на игру пузырей в золотистых лучах, раздался крик: «Ложи-и-сь!», затем топот и сумятица. Дюша послушно лег на неровные груды обрушенных задников, поэтому не видел и видеть не мог, а только слышал, как Матвей ловко перемахнул через три ряда кресел и плашмя брякнулся на пол; как Серый бросился бежать, чуть не налетел на мыльный пузырь, отшатнулся и пополз, по молодости не схватив инфаркт; и как сам Женя, воспользовавшись странной ситуацией, сиганул прямиком к ложе нижнего яруса.

Дюша приподнял голову и прищурился, привыкая к свету. В оркестровой яме, обнявшись с валторной, Корней не сводил глаз с пузыря, парящего перед самым его носом, на кончике которого дрожала капля пота. «Тоже ценит», – удовлетворенно подумал Дюша.

– Красиво? – спросил он у Корнея в порыве братства. Корней дернулся, как будто его шибануло током, задел барабан сразу несколькими конечностями и от грохота дернулся еще больше, как будто на второй раз ему прибавили вольт. Пузырь обдал Корнеево лицо мелким издевательским брызгом.

– Беги! – крикнул Женя из ложи, одной ногой уже в вестибюле. Дюша побежал.

– Ложная тревога, – выдохнул Корней, обретя дар речи. – Ложная тревога!

Намеренно создав себе слепое пятно там, откуда Принц пепелил его взглядом в безопасности обзорной площадки своего кабинета, Корней поспешил раствориться в азарте преследования, всерьез опасаясь, что в эту секунду взгляд правителя обратит его в камень или пастилу. Куда там Вию, и где там Медуза горгона! Всех сдуло в момент, зал опустел. А Дюша все бежал и бежал по проходам служебных помещений, пока не понял, что за ним никто не гонится.

Загнанный куда-то на чердак под самым коньком двускатной крыши, Женя метался в поисках пожарных лестниц и черных ходов, но, кроме окна в конце коридора, ничего не находил. В окно он побоялся даже выглянуть; здесь было в несколько раз выше его уже привычного четвертого этажа, но без балкона. В дверь уже колотили так, что пыль подпрыгивала на засаленной ковровой дорожке, которая когда-то была какого-то цвета. Женя ринулся вдоль коридора, дергая ручки запертых дверей, хотя помещения походили скорее на кладовки, чем на потайные лазы. Проделав весь путь, он оказался у глухой стены и ощутил, что он не один.