Ольга Ильина - Особенные. Элька

В класс вернулась за три минуты до звонка и сразу же направилась к Женьке Пестову. Уж если он из этой дряни на флэшке не вытащит что-то полезное, то никто не сможет.

— Жень, минутка будет?

— Для тебя хоть пять, — обрадовал одноклассник. Вот за что люблю Женьку — за добрый нрав. Он всем готов помочь, о чем ни попросишь. И ведь не должен, он же популярный и все такое. Но все равно, кто бы не обратился, в лепешку расшибется, а поможет, просто так, потому что он такой.

— Пять не надо. У меня тут видео есть одно. Вытащить что-нибудь сможешь?

— Давай глянем, — с готовностью отозвался он. Я протянула телефон Егора.

— Да уж. Эль, тебе видео надо из всего этого шлака?

— Аудио.

— А, ну тогда другое дело, — воодушевился Женька, — Я его себе переброшу и вечером посмотрю.

— Жень, ты знаешь, что ты лучший?

— Догадываюсь.

Эх, он по-настоящему крут. Я бы его расцеловала за это, но не рискнула. Ладно Ромка, его злят все парни, к которым я подхожу, а вот Егор отчего напрягся, непонятно. Кстати, он снова пересел на свое место. Оно и к лучшему. Спокойнее как-то.

Я надеялась, что этот урок будет лучше предыдущего. Ага, конечно. Мечтай, Элька. Зуд между лопатками от одного наглого взгляда не просто не прошел, усилился. Попыталась сосредоточиться на теме урока, точнее на творчестве Пастернака, которому будет посвящена вся эта неделя. У нашего препода, причем единственного мужчины в коллективе, за исключением физрука и трудовика, Аркадия Петровича был свой метод проведения уроков. Иногда он отходил от министерских планов и проводил такие вот недельки русской поэзии. В прошлом году мы так Пушкина изучали, помимо основной программы, конечно. Даже поставили Евгения Онегина перед всей школой. Удивительно, но всем понравилось.

Мы надеялись, что и в этом году нас ждет что-нибудь эдакое, но увы. Большие начальники его метод зарубили на корню, а Петровичу по шапке надавали. Спектаклей больше не будет. Но от неделек русской поэзии он не отказался.

Чтобы как-то отвлечься от моей персональной пытки, решила вспомнить, кто кого играл. Ну, Стервоза, само собой Ольгу Ларину. Татьяной слава богу не я была. Ленка. Новый опыт для нее. Онегин — наш мачо, Женька Пестов. Эх, в него все девчонки и так влюблены, а после спектакля так вся школа влюбилась. А кто был несчастным Ленским? Хоть убейте, не помню.

Не думала, что могу настолько задуматься, что даже не услышала, как препод меня позвал. Встрепенулась, уставилась на него, лихорадочно пытаясь понять, чего он от меня хочет.

— Эля, вы меня слышите?

— Слышу.

— С вами все в порядке?

— Да, Аркадий Петрович.

— Очень хорошо. Тогда вы, может, сделаете то, о чем я вас просил?

— Если вы напомните.

Да, да. Я и так чувствую себя полной дурой, но добавлять-то зачем. Даже те, кого я считала друзьями, не скрывали ехидных смешков. Неприятно, скажу я вам. Но Аркадий Петрович уникальный учитель. Вместо того, чтобы разозлиться и влепить мне пару за невнимательность, он терпеливо повторил то, чего от меня хочет. Уж лучше бы не повторял.

В общем, сейчас мне предстоит перед всем классом читать одно из стихотворений Пастернака. Класс. Не то, чтобы я его не знала, просто публичные выступления, не мое. Тем более перед тем, кого отчаянно избегаю. Но делать нечего. Пришлось вставать и идти к доске. Как бы мне хотелось сейчас, чтобы звонок прозвенел. Но нет, до конца урока еще пятнадцать минут. Достаточно времени для моего позора.

— Э…любой стих? — обратилась я к преподу.

— Любой.

На одноклассников, а тем более на заднюю парту смотреть вообще не хотелось, поэтому уставилась на Аркадия Петровича и начала читать:

Мело, мело по всей землеВо все пределыСвеча горела на столе,Свеча горела.

Как летом роем мошкараЛетит на пламя,Слетались хлопья со двораК оконной раме.

Метель лепила на стеклеКружки и стрелы.Свеча горела на столе,Свеча горела…[1]

— Признаюсь, я ожидал чего-то…более от вас, Эльвира, — вздохнул учитель, выводя в классном журнале мою заслуженную — незаслуженную четверку.

Ну, вот. Я даже моего любимого учителя, успела разочаровать.

— И что вам не нравится, хорошая песня, — пробурчала, идя на свое место.

— В том-то и дело, Эльвира. Вы выбрали самое простое, стараясь отделаться, а не показать свои истинные знания.

— Откуда вы знаете, что это не единственное стихотворение, которое я знаю?

— Потому что в вас сокрыто много больше, чем вы хотите показать, — просто ответил учитель и продолжил урок.

Его слова заставили задуматься. О многом. Например, о том, почему я так боюсь этого мира, который внезапно мне открылся. Ведь все как-то с этим живут. Почему я не могу также как они? Почему я не могу назвать имя моего хранителя? Потому что не знаю, или просто цепляюсь за прошлое, надеясь, что если игнорировать проблему, она исчезнет. Прямо как с Егором. Я не смотрю ему в глаза, не говорю, притворяюсь и бегу. Чего я так сильно боюсь? Того, что мне не ответят взаимностью? Перемен? Или просто я боюсь сложностей, которые эти перемены принесут?

Я расслабилась и совсем забыла, какие подлянки нам иногда может устроить судьба. Но она про меня не забыла. Аркадий Петрович вызвал к доске Егора. Чем удивил всех. Да на моей памяти в последний раз его к доске вызывали…да никогда не вызывали. Не знаю почему, но его не замечали даже учителя. А если и обращались, то он, словно их и не слышал. Вот только почему сейчас решил выйти? Не нравится мне все это.

Я очень хотела не реагировать. Пыталась следить за хвостом Стервозы, смотреть на препода, на доску, в окно, наконец, но когда он начал читать, сердце подпрыгнуло, и он поймал мой взгляд. И каждая строчка отдавалась где-то глубоко в душе, откликалась. Словно он меня гипнотизировал. И ведь ему удавалось.

Я в глазах твоих утону, можно?Ведь в глазах твоих утонуть — счастье.Подойду и скажу: Здравствуй,Я люблю тебя. Это сложно…Нет, не сложно, а трудноОчень трудно любить, веришь?Подойду я к обрыву крутомуСтану падать, поймать успеешь?Ну а если уеду — напишешь?Я хочу быть с тобой долгоОчень долго…Всю жизнь, понимаешь?Я ответа боюсь, знаешь….Ты ответь мне, но только молча,Ты глазами ответь, любишь?Если да, то тогда обещаюЧто ты самой счастливой будешьЕсли нет, то тебя умоляюНе кори своим взглядом,Не тяни своим взглядом в омутПусть другого ты любишь, ладно…А меня хоть немного помнишь?Я любить тебя буду, можно?Даже если нельзя, буду!И всегда я приду на помощьЕсли будет тебе трудно![2]

— Это ведь не Пастернак, — заметил Аркадий Петрович, единственный, кто не пребывал в ступоре. Я их понимаю. Когда кто-то, кого ты годами не видишь и не замечаешь делает что-то… Это вводит в ступор. Как эти стихи, как этот взгляд даже не парня, мужчины. Я даже не уверена теперь, что ему восемнадцать лет.