Маргарет Уэйс - Кузница души

— Ты могла бы поговорить с Рейстлином, — сказал Карамон, обращаясь к своему воротнику. — Может быть, я неправ. Может быть, он захочет пойти с нами.

— Я так и сделаю, — резко сказала Кит. Она мерила шагами маленькую комнату.

Карамон больше ничего не сказал. Он вылил то, что оставалось от яиц, на сковороду и поставил ее на огонь. Он прислушался к глухому звуку шагов Кит и поморщился, когда она топнула особенно громко. Когда яйца были готовы, они позавтракали вдвоем в тишине.

Карамон рискнул взглянуть на свою сестру и обнаружил, что она дружелюбно ему улыбается своей чарующей улыбкой.

— Очень вкусно, — сказала Кит, выплевывая кусочки скорлупы. — Я не рассказывала тебе о том случае, когда один разбойник попытался заколоть меня во сне? То, что ты сделал, напомнило мне это. У нас в тот день была тяжелая битва, и я до смерти устала. Ну, этот бандит…

Карамон выслушал эту историю и еще много других увлекательных рассказов о боях за день. Он слушал и наслаждался тем, что слышал — Кит была прекрасной рассказчицей. Каждые десять минут Карамон заглядывал в спальню и видел, что Рейстлин мирно спит. К его возвращению его ждала очередная история о доблести, отваге, сражениях, победах и добытом богатстве. Он слушал, смеялся и ахал в нужных местах. Карамон отлично знал, что его сестра пытается сделать. Но ответ мог быть только один. Если Рейстлин уходил с ней, Карамон тоже уходил. Если Рейстлин оставался, Карамон оставался с ним.

Тем вечером Рейстлин проснулся. Он был очень слаб, настолько слаб, что не мог самостоятельно оторвать голову от подушки. Но он выглядел живым и осознавал, что происходит вокруг него. Он совсем не удивился, увидев Китиару.

— Ты мне приснилась, — сказал он.

— Я многим мужчинам снюсь, — ответила она с ухмылкой, подмигивая ему. Она присела на край его кровати, и пока Карамон кормил брата куриным бульоном, Китиара сделала ему то же предложение, что и Карамону.

Она говорила вовсе не так уверенно, глядя в эти пронзительные голубые немигающие глаза, которые видели ее насквозь.

— На кого именно ты работаешь? — спросил Рейстлин, когда она закончила.

Китиара пожала плечами:

— На людей.

— А что это за храм, где ты подыскала мне работу? Какому богу он посвящен?

— Уж не Бельзору, это точно! — сказала Китиара со смешком.

Когда Карамон попытался вставить слово, зачерпывая бульон ложкой, Рейстлин жестом заставил его замолчать.

— Благодарю тебя, сестра, — наконец сказал Рейстлин, — но я еще не готов.

— Не готов? — Кит не могла взять в толк, о чем он говорит. — Что ты хочешь сказать этим «не готов»? Не готов к чему? Ты можешь читать, не так ли? Можешь писать, правда? Да, у тебя нет никаких способностей к магии. Ты старался, сделал хорошую попытку. Это не важно. Есть и другие способы получить власть. Я знаю. Я нашла их.

— Достаточно, Карамон! — Рейстлин оттолкнул ложку. Он устало откинулся на подушки. — Мне нужно отдохнуть.

Кит встала. Держа руки на бедрах, она посмотрела на него.

— Наша нежная мамочка закутала вас ватой, боясь, что вы разобьетесь. Настало время выбраться наружу, увидеть мир»

— Я не готов, — повторил Рейстлин и закрыл глаза.

Той же ночью Китиара собралась уезжать из Утехи.

— Я ненадолго, — сказала она Карамону, надевая кожаные перчатки. — В Квалиност. Ты знаешь что–нибудь об этом месте? — небрежно спросила она. — О его границах? О том, сколько там живет народу? Что–то подобное?

— Я знаю, что там живут эльфы, — сообщил Карамон после минутного раздумья.

— Это все знают! — фыркнула Кит.

Надев плащ, она накинула на голову капюшон.

— Когда ты вернешься? — спросил Карамон.

Кит пожала плечами.

— Не могу сказать точно. Может быть, через год. Может, через месяц. А может, никогда. Зависит от того, как пойдут дела.

— Ты не сердишься на меня, Кит? — виновато спросил Карамон. — Мне бы не хотелось, чтобы ты сердилась.

— Нет, я не сержусь. Я просто разочарована. Ты бы стал великим воином, Карамон. Люди, которых я знаю, сделали бы из тебя воина. А что до Рейстлина, то он совершил большую ошибку. Он хочет власти, а я знаю, где бы он мог ее добиться. А если вы оба останетесь здесь, то ты никогда не будешь никем, кроме фермера, а он будет разве что фокусником, достающим монеты из воздуха и кроликов из шляпы, как тот парень по имени Вейлан, над которым потешается половина Утехи. Вы не знаете себе цену.

Она дружески хлопнула Карамона по щеке, или, по крайней мере, хотела сделать это дружески, потому что ее рука оставила красный след. Открыв дверь, Кит поглядела сначала налево, потом направо. Карамон не мог понять, что она высматривала. Было далеко за полночь. Большинство жителей Утехи спало в своих постелях.

— До свидания, Кит, — сказал он.

— До свидания, братишка.

Он потер болевшую щеку и проводил взглядом сестру, чей темный силуэт был еще долго виден в серебристом свете луны под блестящими ветвями валлинов.

6

Рейстлин проснулся от стука дождевых капель по крыше. Доносились раскаты грома, валлины качались и шумели. Наступил серый рассвет, только краешек неба окрасился розовым. Дождь падал на свежие могилы, заливая ростки валлинов, посаженные в головах каждой могилы.

Он лежал на кровати и наблюдал за тем, как уходила гроза и светлело небо. Стояла тишина, которую нарушал только шум редкой капли, падающей на листья. Он продолжал неподвижно лежать. Чтобы двинуться, требовалось усилие, а он был слишком слаб. Если он двинется, то тупая, ноющая боль его потери нахлынет на него, а пустота была лучше боли.

Он не осязал простыней, на которых лежал. Не чувствовал одеяла, которым был укрыт. Он не имел ни веса, ни формы. Было ли это похоже на то, как ощущаешь себя, лежа в гробу? В той маленькой могиле? Ничего не чувствовать до скончания веков? Ничего не знать? Жизнь, целый мир, люди в нем продолжают существовать, а тебе больше ничего не достается, ты навечно окружен холодной, пустой, тихой темнотой?

Боль хлынула через барьер, заполнила пустоту. Боль и страх, горячий, жгучий, наполнили его. Слезы жгли его глаза. Он закрыл глаза, сжал зубы и заплакал, оплакивая себя, свою мать и своего отца, и всех, кто приходит из темноты, протягивает руки к свету, чувствует его тепло на своем лице и снова возвращается в темноту.

Он плакал беззвучно, чтобы не разбудить Карамона — не потому, что заботился об усталом брате, но потому, что стыдился своей слабости.

Слезы ушли, оставив после себя неприятный солоноватый привкус железа во рту, заложенный нос и комок в горле, результат сдерживаемых всхлипов. Его простыни оказались влажными от пота: вероятно, его снова лихорадило ночью. Он очень смутно помнил себя во время болезни, и память перемешивалась с ужасом — в его кошмарах, в болезненном бреду больного, он был на месте Розамун. Он был своей матерью, был тем усохшим телом. Люди стояли вокруг кровати, глядя на него.