Ольга Громыко - Сборник "Профессия: ведьма"

Пашка подсказывает:

– Ты еще косу у Василисы отрежь да в волосья воткни, а то своих недобор!

Обернулась чародейка к коню, не в меру болтливому. Пашка уши прижал, попятился испуганно, да куда там: Марья Моровна дунула, плюнула, и готово – заместо коня идол каменный в поле высится.

Ведьма идола по носу легонько щелкнула – он и развалился на мелкие кусочки. Охнула я беззвучно, лапки поджала, а Марья Моровна пуще прежнего веселится:

– Нешто в сметане тебя, Василиса, утушить? Давненько я зайчатинкой не лакомилась, да и воротник меховой на платье поизносился. А впрочем, поживи еще чуток, сослужи мне службу последнюю!

И как бросит меня оземь, да с вывертом – трижды небо в глазах мелькнуло, пока к земле хребтом не приложилась. Гляжу – коса сызнова при мне, руки-ноги на месте, только уши дюже ноют. Достает ведьма из рукава кольчужного цепь каленую, гремучую:

– Иди, Василиса, скуй эту падаль по рукам и ногам, а то мне мараться несподручно!

И давай меня глазами чаровать. То вытаращит, то на нос сведет. А с меня как с гуся вода: сызмальства такие чары не липнут. Хотела я ее на смех выставить, да вовремя одумалась: округлила глаза невидяще, как воевода зачарованный, подошла близенько, будто цепь подобрать, да как двину без упреждения в Марьин ясный глаз кулачком с печаткой дареной:

– Вот тебе, злодейка, за Кощея и жен его погубленных!

Не удержалась Марья на ногах, повалилась на землю, я сверху вскочила, и давай друг дружку царапать-щипать, за волосья драть, да с визгом, с руганью похабной, ну точь-в-точь чернавки, из-за молодца пригожего сцепившиеся! Марья мне в глаз плюнуть исхитрилась, а я ее за нос укусила. Грех было не укусить – длинный он у нее, противный, так на зуб и просится.

Наконец вспомнила Марья, что она богатырка все-таки, а не баба склочная, отшвырнула меня, как котенка, поднялась, отсутствие грудей от земли налипшей отряхивает. Глаз синевой затек, на носу зубы мои веночком пропечатались.

– Ну, Василиса, я тебе это припомню! Сей же час предала бы тебя смерти лютой, да не время – нам с тобой еще Кощея уговаривать предстоит, авось при тебе скупиться не станет…

Мне-от так просто не подняться – пробили землю коренья цепкие да крепкие, оплели меня намертво, перстом не шевельнуть. Скосила глаз на Моровну: ведьма цепь подобрала и к Кощею с опаской подступает, чисто ворона к лисе издохшей. Ногой потыкала, – нет, не шевелится, лицом в землю уткнулся, левая рука под грудь завернулась. Покрутилась ведьма вокруг – толку не будет, надо переворачивать, руку добывать. Только нагнулась – чародей как развернется, хвать ее за шиворот! Перепугалась ведьма до смерти, хоть и разумеет, что не удержать ее Кощею, – самому бы удержаться.

– Дурак! – шипит Марья Моровна, пальцы разомкнуть пытаясь. – Тебе сил только-только на жизнь осталось, смотри не поистраться!

– А мне, – говорит Кощей чуть слышно, – терять нечего, дай-кось тебя с собой прихвачу, на том свете вместе ответ держать будем!

И вторую руку ей на лоб наложил – меж пальцев алым высветилось.

Вскричала тут Марья Моровна страшным голосом, да и рассыпалась нетопырями визгливыми. Те так в стороны и прыснули, наутек кинулись, ан не тут-то было, – проклюнулось ясно солнышко, край неба вызолотило, лучом землю приласкало, нетопырей пожгло, в серый прах обратило. Сей же час спали с меня путы колдовские, под землю от солнца попрятались, а по первому лучу, как по нитке путеводной, летят ворон да сокол, за ними понизу серый волк рыщет, на выручку брату названому торопятся, а с цепочек серебряных так кровь на землю и каплет…

Только нет мне дела до Моровны, нет дела до чародеев, даже про Пашку рассыпанного вмиг позабыла. Лежит мой Кощей на траве-мураве, не шевелится, только кровь изо рта по щеке ручейком темным струится.

Пала я перед ним на колени, охватила обеими руками, словно от смерти, в изголовье стоящей, заслонить надумала.

Приоткрыл Кощей глаза, глянул на меня в последний раз, шепнул беззвучно:

– Василисушка…

Поздно мне лаской ответить захотелось, закрылись глаза любимые. Прибежали тут чародеи, оттолкнули меня, Кощея бездыханного на руки подхватили да в терем спешно понесли, а я на траве сидеть осталась, горе свое безмерное в голос выплакивать.

Не хуже, чем у Марфуши, получалось…

Да что ему станется, бессмертному?

– Ты, – говорю, – муж любимый, меня так больше не пугай. Не ровен час, поседею пуще тебя.

Смеется Кощей:

– Ты мне и седая люба будешь…

Ну что с него возьмешь, окромя супружеского долга?

Тут Прасковья Лукинишна нас из опочивальни выстукивает:

– Подымайтесь, деточки, скоро уж гости съезжаться начнут, привечать надобно!

А ведь и правда, как это мы запамятовали – праздник у нас сегодня великий, пир за упокой души Марьи Моровны, чтоб ей на том свете икалось! Приглашения еще месяц назад разосланы, чтобы все поспели доехать, Прасковья Лукинишна с третьего дня от печи не отходит, разносолы выдумывает. Егорушку два раза за хвост из кринки со сметаной вытаскивала, Ваське-лентяю под нос совала в назидание. Кот жар-крыса оближет лениво, да так с ним в обнимку и засыпает.

Спускаемся мы с Кощеем по лестнице, спор давешний продолжаем – сколько времени минуло, а так на правого-виноватого и не рассчитались.

– Это кто ж кого больше напугал, – сама-то с ведьмой врукопашную схватилась, едва нос не отгрызла!

– Я тебя обороняла, а ты меня на смех выставляешь!

– Ишь ты, а я-то, грешным делом, думал, что это я тебя оборонял, а ты под ногами путалась…

– Кабы дома остался, оборонил бы, а так едва сам не помер!

– Кабы я дома остался, Моровна из своего логова не вылезла бы! Я-то втайне на нее и думал, не знал только, зачем ей жены мои сдались, решил ловушку устроить – с заклятьем Финист и один бы управился, солнце по его части, нашли бы ведьму в любом случае. Я уж давно проведал, что стены терема ушами обзавелись, да не знал чьими. Не след было Марье Моровне на слова воеводины полагаться; сказал Ворон при нем, что мы логово ее сыскать надумали, а не ее саму, она и поверила. Нет бы спрятаться – решила: коль из дома обжитого уйду, они меня и не сыщут. А за оберег ты на меня зря серчала, – не вычерпал я его, а переделал, над твоими словами о скрытом вороге призадумавшись, как ты за ворота вышла, он меня и оповестил. Хоть и стращал я челядь перед уходом, Марья Моровна в терем ни за что бы не пошла, он от нее и без оберега заговорен накрепко. А иного злодея воевода бы через порог не пустил – оберег тем паче не надобен.