Олеся Андреева - Люди без Планеты

Ренату больше никто спасти не сможет. Если Ромо не врет, и Ариадна мертва, то остается только один выход — нужно вернуть людей на Землю. Она уже не та, какой мы привыкли ее видеть, но все еще пригодна для жизни. Пусть людей там не ждут комфортные условия, но и на Римпве Ортон не предоставит им пятизвездочного отеля.

Иванов

Хотелось спать. Это простое желание валило с ног великих воинов. Что уж говорить обо мне, никогда не утруждавшим себя каким-либо испытаниям силы воли? А нужно было.

Я уже не понимал, который день мы находились в пути. Наше новое средство передвижения больше походило на мотоцикл, и удобств никаких не предполагало. Явным плюсом была только скорость. Но мы теряли это преимущество на стоянках на сон. Иногда я засыпал прямо в кресле, не в силах бороться более с усталостью и голодом. Провалившись в сон, я все бежал от кого-то, неся свет в сжатых в кулак пальцах. Организм не получал отдыха от подобных сновидений. А просыпался я от урчащего и сосущего недовольного желудка. Рацион наш был скуден. Времени добывать пищу было не достаточно, поэтому мы урезали и время на трапезу. Зачем лишний раз бередить?

Но римпвийцев мучил не только этот голод. Их специфическая жажда изводила куда больше. Они уже не находились под куполом лагеря, пропитанным человеческой энергией, и отдавать было нечего. А планета требовала дань. Ежедневно. Ежечасно. И это проявлялось в их резких движениях, молчании, взглядах, которые им казалось, я не замечаю.

Я старался не слишком увлекаться этими мыслями, но и быть на чеку. Что я мог сделать против двух подготовленных римпвийцев? Мой рационализм подсказывал, что в любом случае выбор у меня невелик и результат будет идентичным. Разницу составят только лишь условия решения задачи. Я, либо поделюсь кровью добровольно, либо обезумевшие от голода римпвийцы не дадут мне дотянуть до встречи с Императором. И лучше приступить к действиям раньше, чем позже.

На мое предложение они отреагировали агрессивно, полагая, что сами справятся. Возможно, они могли контролировать свою 'жажду', но, изучая природу общения римпвийцев со своей планетой, я в этом очень сомневался. Они могут сдерживать себя до поры. Но, в определенный момент слепая жажда перемкнет осмысленные процессы. И тогда…

Меня заботила не жалость к собственной жизни, а стремление доставить Императору образец. Я и сам от себя подобного самоотречения не ожидал. Это скорее присуще молодым энергичным людям, а не пожилым ученым. Собственное мужество радовало, заставляло действовать и кое-что напоминало.

Еще в детстве, начитавшись научной фантастики, я мечтал принести свою жизнь в жертву человечеству. Тогда все это было так романтично, и мое остывающее тело в кровавых ранах на руках молодой красавицы, проливающей потоки слез, и минута молчания в память моего великого подвига, и скорбные лица, и памятник на площади названной моим именем.

Прошли года, поменялись взгляды, романтик стал реалистом, хуже того, ученым, да и не было поблизости молодой красавицы, что оплакивала бы мою смерть, восхищаясь моим подвигом. Теперь подобные герои не в моде. Теперь вообще отсутствовало само понятие моды. Так как законодатели канули в бездну. И последователи, повинуясь привычному позыву, отправились туда же.

Мы остановились на ночевку. Эта ночь обещала быть тяжелой. И без того достаточно темная, она усугублялась пустынным ландшафтом, продуваемым ветром. И двумя напряженно молчавшими римпвийцами. Я видел, как напружинены их мышцы, как сосредоточены лица. Я мог только догадываться, какую 'жажду' они испытывали.

— Все-таки дело не только в нашей безопасности. — Собрался я с духом в очередной раз. И теперь я намеревался отстоять свою точку мнения. Укус римпвийца не то, о чем я мечтал, но потерпеть можно. Эти двое терпят из-за меня свой голод. — Я настаиваю! Вы обязаны! — Подобрать слова оказалось труднее, чем казалось. Язык не поворачивался назвать вещи своими именами. — Моя кровь не столь драгоценна, как наша ноша. И я не умру, поделившись с вами. А вы обязаны доставить меня к Императору! Иначе все, ради чего мы прошли большую часть пути, окажется просто пустыми намерениями.

На этот раз римпвийцы не стали возражать. Даже не стали делать вид, что идея им не по нраву. Именно по такой реакции я понял, что кровавая развязка была предотвращена. С трудом сдерживая желание тут же разорвать меня на куски, Матиас глухо произнес:

— Для нормального функционирования нам необходимы минимальные порции в сто миллилитров. — Он стиснул зубы, желваки резко выделились в свете костра. Блики огибали его лицо снизу, глаза поглотила тень, что придавало римпвийцу вид волка. — Думаю, этого будет достаточно на сутки… и вам не принесет сильного вреда.

Я закивал. Его предложение звучало здравым компромиссом всем остальным выдумкам в моей голове. И в головах римпвийцев — тем более. Эти двое стояли напротив меня, готовые сорваться с места. Моя решимость пошла на убыль. Мне показалось, что выразить задуманное словами несоизмеримо легче, чем воплотить слова в действия.

В темноте мы казались черно-белой иллюстрацией одной из книг, что я перечитывал в детстве. Мы стояли замершими изображениями. Мне даже показались звуки быстрой штриховки художника. Но, это было просто мое частое, испуганное дыхание.

Матиас резко наклонился и поднял с земли нож и чашу. Я вздрогнул, когда он вложил их мне в руки.

— Лучше, если вы сами… — Он промедлил. — А потом уйдите с поляны на некоторое время.

Я стоял с опущенными по бокам руками. Чашка и нож стали тяжелее гранитной плиты. Матиас отступил, и оба римпвийца, сделав над собой последнее усилие, исчезли за деревьями, созданными из крови некогда живых людей.

Нужно было торопиться. Я посмотрел на острие, блеснувшее в свете костра. В книгах такие моменты красиво описывают, с многочисленными эпитетами и оборотами. Я ничего красивого в этом не видел. Просто провести ножом по коже, задев вену, и сцедить жидкость в чашу, отмерив ровно двести миллилитров.

Я был хилым. Все детство склонялся и сутулился под тяжестью толстых линз в ужасной оправе. И скорее это была моральная ноша, чем физическая. Нет, в Советском Союзе не было дедовщины. И все же белобрысый худой и веснушчатый, я был объектом для насмешек одноклассников. Но ум мой был радостью для преподавателей, с удовольствием кидавших меня на амбразуру всевозможных олимпиад и научных конференций.

Не смотря на недостаток друзей, я не чувствовал себя одиноким. Лучшими друзьями для меня были книги, львиную долю которых занимала фантастика. А потом пошли еще и кружки юных космонавтов, научные проекты, шахматный и уфологический клубы. Что и укладывалось в моем юном мозге, попутно формируя мировоззрение и характер.