Виктор Емский - Индотитания

ЖОРА. Ах, вот оно что…

КОНТУШЁВСКИЙ. Кстати, Профессор. Хочу задать нейтральный вопрос. А чем твой папаша Каин убивал своего брата Авеля? Дубиной? И как долго?

ПРОФЕССОР. С одного удара.

КОНТУШЁВСКИЙ. Сразу видно — профессионал!

ЖОРА. Заткнись, Контушёвский! Еще подхалимов нам тут не хватало… Профессор, неужели есть вовлекатели, специализирующиеся в садизме?

ПРОФЕССОР. По большому счету, садизм — скрытая черта любого человека. Эта черта дремлет. И выползает наружу очень легко. В этих случаях вовлекатели не нужны. Если понадобится какой-нибудь экземпляр для достижения определенной цели, — выбирай готовенького. У Контушёвского садистские наклонности проявились от наложения картин обезглавливания кур и кроликов на виды мягких частей женских тел, подвергаемых порке. А дальше в этом направлении он развивался сам. Я его засадил в этот лес на всякий случай. Вдруг понадобится.

КОНТУШЁВСКИЙ. А других кандидатов не нашлось?

ПРОФЕССОР. Хочу поздравить. Ты — чемпион.

КОНТУШЁВСКИЙ. Хоть раз что-то приятное сказал.

ФЛАВИЙ. Я хочу остаться в дубе!

ПРОФЕССОР. Поздно. Да и наплевать на твои желания.

ЛЕНЬКА. А Калигула?

КАЛИГУЛА. А? Что? Не мешайте! Все обедают. Ух, какая задница!

ПРОФЕССОР. Этого я взял сюда смеху ради. Сидеть в роли дерева скучно. Но, может, и он где-нибудь пригодится.

ЖОРА. Как ты вселяешься? Добровольно?

ПРОФЕССОР. Иной раз в вовлекателях нет необходимости. Нужное количество людей вовлечено. Можно и отдохнуть в приятной компании.

ЖОРА. Н-да… Нужно все это обдумать. Всем пока.

Продолжительная мыслетишина

Глава четвертая

ЖОРА. Профессор…

ПРОФЕССОР. Слушаю.

ЖОРА. В следующей жизни я не стану убийцей. Я так решил. Я думаю, что моя воля останется в мыслях при переходе. Поэтому не подходи ко мне там. В следующей жизни… А то получишь от меня в рыло!

ПРОФЕССОР. Интересно, как ты меня узнаешь? Будешь бить каждого, кто к тебе приблизится?

ЖОРА. Нет. Только тех, кто станет рассказывать, что людей убивать легко.

ПРОФЕССОР. Их действительно убивать легко. Надо просто считать, что жизнь не является уникальной и ценной. И тогда, осознав ее обыденность, сам перестанешь бояться смерти. Человек, равнодушный к смерти, не будет ставить жизнь во главу угла, и сможет легко убивать других. Да ты и сам все это знаешь…

ЖОРА. Да, я это знаю. Но таким человеком больше не стану. Запомни это.

ПРОФЕССОР. Запомнил. Посмотрим.

ЖОРА. Береги рожу.

ПРОФЕССОР. Ха-ха! Договорились.

Мыслетишина

Следующее утро

КОНТУШЁВСКИЙ. Какая, однако, милая старушка.

ЛЕНЬКА. Это жена сокососа. Милости в ней и грамма не будет.

КОНТУШЁВСКИЙ. Я это только что понял. Она со своим мужем обсуждает рецепт какой-то мази от ревматизма. Основной частью лекарства является мякоть кактуса.

ЖОРА. Значит, повезло. Из тебя сделают мазь, и ты сдохнешь.

КОНТУШЁВСКИЙ. Меня беспокоит другое. Для мази требуется полкилограмма мякоти, а я вешу гораздо больше.

ЖОРА. И это хорошо.

КОНТУШЁВСКИЙ. Почему?

ЖОРА. Потому что от тебя отрежут только нужный кусок, и ты будешь медленно умирать в воплях. Как те люди, которых ты в свое время рассаживал по кольям.

КОНТУШЁВСКИЙ. Я так совсем не хочу!

ЛЕНЬКА. Куда ты денешься!

КОНТУШЁВСКИЙ. Вранье все это. Пошли вы к черту.

ФЛАВИЙ. Прощайте!

ЖОРА. Куда это ты собрался?

ФЛАВИЙ. Вчера ночью пьяный Момзик, проходя мимо меня, пнул ногой ствол. Сверху прилетела толстая ветка и врезала ему по башке. Сейчас я вижу внизу двух таджиков с бензопилой.

ЛЕНЬКА. Ну что же, прощай.

ЖОРА. Прощай.

КОНТУШЁВСКИЙ. Люблю трусов! Они абсолютно не умеют сдерживать боли, и потому визжат, как поросята, нисколько не заботясь о том, что о них скажут люди. Сейчас буду наслаждаться.

КАЛИГУЛА. Эй, подождите, я тоже хочу! Все, приготовился. Можно начинать.

ФЛАВИЙ. Профессор, кем я буду в следующей жизни.

ПРОФЕССОР. Опять двадцать пять… Я же сказал — предателем.

ФЛАВИЙ. Смилуйся надо мной!

ПРОФЕССОР. Тот, кто не жалеет себя — не пожалеет другого. Я себя никогда не жалел…

ФЛАВИЙ. Все, завели пилу. Господь мой, помоги мне!

КОНТУШЁВСКИЙ. Никто тебе не поможет! Как здорово!

ЖОРА. Заткнись, ублюдок!

КОНТУШЁВСКИЙ. Ой! У нее в руках нож! Ай! Уй! Отрезала кусок! Как больно! А-а-а!

КАЛИГУЛА. Вот это представление! Сейчас будут орать хором. Никогда не слышал такой чудесной музыки. Давайте громче!

ФЛАВИЙ. А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

КОНТУШЁВСКИЙ. О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!

КАЛИГУЛА. Уху-хух!

ЛЕНЬКА. Не могу это слушать!

ЖОРА. Я тоже.

Мысленная какофония

Вечер того же дня

КОНТУШЁВСКИЙ. Уй, уй, уй…

ЖОРА. Надоел твой скулежь.

КОНТУШЁВСКИЙ. Умираю…

ЖОРА. Передашь привет бухарестским цыганам.

КАЛИГУЛА. Не надо пока умирать. Поживи еще. Ты так приятно мучаешься.

КОНТУШЁВСКИЙ. Твои соотечественники — кретины, лишенные воображения. Одним словом — быдло. Взяли, и просто прирезали. Надо было тебя раздеть, привязать к спине лошади, а в твою задницу вбить горящий факел. Потом выпустить лошадь на арену цирка, предварительно сыпанув ей под хвост перца. Вот бы народ Рима порадовался представлению. Жаль, меня там не было… Ой, больно!

ПРОФЕССОР. Они пилят сразу две аллеи. У меня дошли до перекрестка.

ЖОРА. У нас тоже. Интересно, завтра дойдут до нас?

ПРОФЕССОР. Дойдут. Работают быстро.

ЛЕНЬКА. И в следующий раз придется сидеть в секвойях несколько тысяч лет.

ПРОФЕССОР. Я так не думаю.

ЛЕНЬКА. Ну, уж секвойи точно вырубать не станут.

ПРОФЕССОР. В России можно вырубить все, что угодно. Даже кремль в Москве. Если очень кому-то нужно… А секвойя вечнозеленая, к твоему сведению, не является морозостойким деревом. Она выдерживает холод до минус десяти-пятнадцати градусов ниже ноля по Цельсию. В условиях подмосковья это крайне мало.

ЛЕНЬКА. Зачем же тогда высаживать здесь такие деревья?

ПРОФЕССОР. Их, богатых, не поймешь. Но нам — на руку.

КОНТУШЁВСКИЙ. Когда же я, наконец, умру?

ПРОФЕССОР. Скоро. Не ной.

КОНТУШЁВСКИЙ. И что ты для меня на этот раз приготовил?