Н Джеймисин - Сто тысяч Королевств

Но разве подобной любви исчезнуть так просто, верно? Как ни страшна, ни свирепа ненависть, любовь отыщет себе потаённое местечко, схоронившись в глуби.

Да уж. В том-то и весь ужас, правда?

Когда израненная плоть страдает от боли, нередко ответом тому — лихорадка, охватывающая тело. Потрясённый насилием разум являет тот же позыв. Три дня, изнеможённая и почти без чувств, я пролежала, сотрясаемая дрожью и жаром. Лишь изредка слабое подобие сознания посещало меня.

Лишь редкие проблески всполохами тревожат память. Словно отпечатки картин, то расвеченных, то призрачно-серых. Одинокая фигура, неотступно маячащая близь окна спальни. Громадный страж, исполненный нечеловеческой бдительности. Закхарн. Вспышка света, и изображение сворачивается чёрно-белой гравюрой: та же фигура, обрамлённая светящимися белыми стенами и квадратом ночной тьмы за окном. Вспышка, и уже другой образ: старуха из библиотеки, склонившаяся прямо надо мной, пристально всматривается в глаза. Рядом, на заднем плане, — Закхарн, неподвижно замершим сторонним наблюдателем.

Нить разговора, оторванная от всякого зримого образа.

— Если она умрёт…

— Просто начнём всё сначала. Что значит ещё пара десятилетий?

— Ньяхдох будет… недоволен.

Злой, печальный смешок.

— У тебя, сестра, великолепный дар — говорить обтекаемо и недомолвками.

— И Сиех тоже.

— И что с того? Пускай научится отвечать за собственные ошибки. Предупреждала ведь глупыша: не привязывайся сильно.

Мгновение тишины. Безвучное осуждение.

— Нет ничего глупого в надежде.

Вновь ответное молчание, на этот раз, впрочем, кажется, с долей стыда.

Одно из видений отличается от других. Снова темень, но стены тоже полнятся тьмой, странное чувство угрожающе нависает, тяжеля грудь, сдавливает, вжимает, будто бы чья-то скопившаяся ярость готова вот-вот взорваться. Силуэт Закхарн на сей раз виднеется вдали от окна, у самой стены.

Клонит голову в знак уважения. На переднем плане — Ньяхдох, взирающий на меня в полном молчании. И вновь лицо его преображается, и теперь мне ясно — почему. Итемпас. Его волей подчинён падший. Непрерывное изменение — в природе Владыки Ночи; нет, он и есть суть Изменение. Он мог явить мне свою ярость, заставив отяготеть самый воздух, отчего по коже бегут мурашки страха. Вместо этого он неподвижен. Недвижим. Безжизненен. Кожа его теплеет, меняется, темнеет. Зрачки глаз чередуют оттенки чёрного. Губы терзают жаждой, ровно мягкие, спелые фрукты. Великолепная маска, дабы соблазнить даррийскую девчушку, мучимую одиночеством; одна промашка — слишком скупы они на тепло, эти прекрасные глаза.

Молчащие, безгласные, насколько могу судить из видений. Когда лихорадка наконец сходит и я просыпаюсь, его уже нет — а с ним и его всепоглощающей ярости, — хотя той никогда не бывает скончанья. И это Пресветлому Итемпасу не подвластно тоже.

Рассвет.

Привстав, я села. Голова казалась чугунной и ныла. Закхарн, всё ещё маячившая у окна, обернулась ко мне через плечо.

— Ты очнулась. — Я обернулась. Сиех ёжился клубком в кресле рядом с кроватью. Вывернувшись, одним бескостным изящным движением, он придвинулся ко мне, касаясь лбом руки. — Лихорадка сошла. Как себя чувствуешь?

Лишь одна связная мысль будоражила ум.

— Кто я?

Он опустил глаза.

— По идее, я… не должен тебе говорить.

Сбросив с себя одеяло, я вскочила. На мгновение всё перед глазами закружилось, будто бы кровь бросилась в голову, я покачнулась, но потом всё прошло; спотыкаясь, заковыляла к двери умывальни.

— Когда вернусь, чтоб вас обоих здесь не было, — бросила через плечо.

Никто из них не ответил. Несколько болезненных минут я провела над раковиной, в потугах на рвоту, в конце концов вердикт вынес пустой желудок. Я ополоснулась, обсохла и зачерпнула воды прямо из-под крана. Всё это время руки непрерывно сотрясала мелкая дрожь. Выйдя из ванны нагишом, я не выказала удивления, обнаружив, что Энэфадех и не подумали убраться из комнаты. Сиех, подтянув к себе колени, сидел на краю кровати. Казалось, он сбросил ещё пару лет, всей своей позой выглядя встревоженно и по-детски беззащитно. Закхарн так и не сдвинулась от окна.

— Слова приказа должны иметь вид команды, — уведомила она, — если вы действительно хотите, чтобы мы удалились.

— Меня не волнуют ваши дальнейшие действия. — Поискав нижнее бельё, я натянула его. В стенном шкафу прихватила первую попавшуюся под руку одежду (шикарное амнийское платье-футляр, призванное замаскировать мои невеликие формы) и сапоги (не в пару, но это волновало меня меньше всего). Втиснувшись в платье, присела, натягивая обувь на ноги.

— Куда ты собралась? — Сиех с тревогой дотронулся до меня. Я брезгливо тряхнула рукой, будто пытаясь избавиться от назойливых насекомых; и он отступил. — Куда глаза глядят, верно? Йин…

— Назад, в библиотеку, — бросила в ответ первое, что пришло в голову. Он был прав, мне было всё равно, куда податься, лишь бы подальше. Прочь отсюда!

— Йин, знаю, ты не в себе…

— Кто. Я. Такая?!! — Вскочив, как и была, в одном сапоге, я обрушилась на падшего, шипя вопрос ему прямо в лицо. Вздрогнув, словно от боли, он отступил. — Кто?!! Кто!!! Что я такое, прах побери всех богов?! Что…

— У вас тело человека, — прервала мой крик Закхарн. Моя очередь вздрогнуть. Она стояла возле кровати, взирая с всегдашней невозмутимостью. Возвышаясь сразу за спиной Сиеха, и было в этой её позе что-то неуловимо… покровительствующее. Защищающее. — У вас разум человека. Душа — лишь она подверглась изменению.

— В каком смысле?

— В том, что ты — тот же человек, каким и была всегда. — Сиех смотрел подавленно и мрачно. — Обычная смертная женщина.

— Я — её живая копия.

Закхарн кивнула. Таким тоном обычно сообщают о чём-то незначительном, вроде погоды.

— Воздействие души Энэфы, заключённой в вашем теле, не могло пройти даром.

Я вздрогнула. Обморок снова подкатил к горлу. Что-то внутри меня, но не я. Я судорожно сжала руки, противясь желанию пустить в ход ногти.

— Вы в силах её… изъять?

Закхарн недоумённо заморгала. Кажется, мне впервые удалось ввести её в ступор.

— Да. Но ваше тело привыкло к ним. К ним обоим. Без другой ему было бы не выжить.

Две души. Звучит не так уж плохо, могло быть и хуже. По крайней мере, я — не пустышка, не кукла, одушевлённая чужеродной силой. Хоть что-то во мне истинно моё.