Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Первая — палачиха. Нет, правда. Из этого рода. Вторая — шлюха — главная из дочерей Энунны, или Геоны там Эрешки… Священная проститутка. И третья — ведьма-оборотень. Не верь, если хочешь, но я сам видел, что она оборачивалась мечом и головы рубила.

— Не слишком ли у тебя…

— А вот не слишком. Дикая страна. Так вот что они сотворили чуть ли не на моих глазах. Ты знаешь, что первые близняшки короля Кьяртана — подменыши? Ну, если точно — то одна. Девчонка. Её перебросили за кордон и оттуда приволокли человеческую дочку. Сюда просто по книге Филиппа идут, по тексту. Но прикинь: грудничок ведь читать не умеет!

— А дальше? Где такое место переброски: в веренице радуг? В море?

— Напротив. В горах, там, где крепости.

«Это я ищу. Такого человека, кто знает и может. Его мне послала судьба».

Но всё-таки, непонятно отчего, Галину одолел род брезгливости. Слегка замутило — вроде бы не в одном животе, в мозгу.

— Михаил, а если я боюсь? Не захочу? Если ты мне наговорил слишком много?

«Убьёт».

Почти бессознательно скрестила руки на груди.

— Да ты понимаешь, что для меня значит — соотечественница? Родная душа? Несмотря на твою собственную трибадную девку.

— Не смей. Ты что? Не смей! Да я, чем с тобой, лучше с ручкой от швабры пересплю.

Потому что Михаил в запале схватил гитару, отбросил — та пронзительно звякнула о пол. Выпрямился и схватил девушку в объятия, поцелуем расплющил губы. Галина выставила было руки, но он уже тянул, животом опрокидывал на нижнюю часть кровати, рвал кофту, брючный пояс, одновременно пытаясь расстегнуть свой гульфик.

Добился своего. Вслепую заелозил по женщине. На миг отстранился, пробормотал:

— Чёрт, жёсткое. Корсет носишь, дура?

Этого ей хватило. По какому-то наитию не стала вытаскивать — ударила правой ладонью в навершье. Завязки лопнули, футляр отлетел, как гнилая скорлупа, каменное яблоко легло поперёк её линии жизни. Остриё жёстко ударило под челюсть и вышло из макушки. Вопль Михаила потонул в алом бульканье.

И ни звука больше, кроме этого — единственного и поглотившего всё.

Она даже не видела, когда явился Орихалхо и привёл людей.

— Прости, — говорил он, оттаскивая грузное тело и пытаясь поднять девушку. — Не думала, что рутен пойдёт на прямое насилие. Поднимайся, ничего себе. Вся окровавлена — он не задел…

Выходило у него не очень внятно.

— А и верно говорит Оррихо: совершенная убийца, — едва ли не с похвалой говорил кто-то из присутствующих. — Какой удар, хвала Силе, какой чёткий удар! Можно подумать — её, как тебя, с молодых ногтей натаскивали.

— Алекси был хороший боец, иным пришлецам не чета, — объясняли дальше. — Знать, по наследству передалось.

Труп выволокли за ноги вместе с гитарой, лужу вытерли — так ловко и быстро, словно в этом храме учёности и гостеприимства каждый день приходилось убирать за постояльцами.

— Все хотят свидетельствовать, что имело место покушение на девство? — строго провещал некто безликий, в дорогом камзоле золотисто-бурого оттенка. — Мне нужно пятерых для рутенского торгового подворья и по крайней мере столько же на подворье дознавателей.

— Первое — с охотой, второе сомнительно, сьёр майордом, — заговорили в толпе на множество голосов.

— Дознание в пользу, — веско пояснил тот. — Сам возглавлю и то, и это. Гостья юной королевы, не шутка сказать.

Когда все, кроме них с Орихалхо, ушли, тот потрогал массивный засов:

— Благо, не сломался от моего рывка. Взлетел кверху.

«Кто закрывал-то? Я или тот самый? Не помню».

Опустил железо в петли, поднялся на табурет, отвернул кран:

— Теперь снимай с себя. Всё. Скорее. Бросай — это надо сжечь. Боги, ты и внутри под платьем вся в крови, словно только что родилась на свет. Становись под струю, я сейчас пущу воду погромче.

Разделся — и сам туда же. Обнял, притиснул к себе.

— Орри, что ты путал насчет девственности?

— Это не ложь. Тебя лишь пронзило, печать же мной не снята.

— Ради чего ты устроил такой шум?

— Разные вещи. Будут расспрашивать — без нужды не поминай Барбе. Он примкнул по случаю, исполняет иное начертание.

— Идёт.

«Очень уместная просьба».

— Помни на будущее. Рутен за дела своих людей не в ответе, но и нас не спрашивает. В недавнем деле ты со всех сторон прикрыта.

— Как-то неловко резать овец.

— Они не смирные овцы. Сама видела.

— Орри. Это все твои секреты?

— Секреты — все. Но мне надо показать тебе, что ты женщина, а всем франзонским старухам — что была до того девой.

И снова тонкие, сильные руки лепили её тело, пальцы приподнимали влажную распущенную косу, касались затылка, плеч, кончиков грудей, погружались в пупок, теребили волоски, оглаживали бёдра, кругами подвигались ниже…

— Я не могу.

— Терпи.

Морянин вышел из воды, подобрал басселард. Небрежно обтёр о скомканную батистовую тряпку:

— Погляди, камень зарозовел. Впитал в себя кровь.

Пододвинулся как мог ближе, взял за плечо:

— Терпи. Надо. Закрой глаза.

Рука, сжатая в кулак, скользнула в потаённое место — и уже там выпустила из себя нечто колючее. Мгновенный острый рез. Галина ойкнула.

— Тс-с. Не больно.

«Почему ртом не целуется?»

Хлынуло по бедру, камню, смешиваясь с водой. В опущенную руку девушки вложили нечто, подобное птице, что хочет встрепенуться и улететь. Не расправила крыльев — поникла.

— Прими семя, оботри им клинок.

И бережно сложил освящённый нефрит на край мелкого бассейна.

А потом было ещё раз и ещё. Вольно, беспамятно, слитно, неслиянно, и всё смывала терпеливая вода.

— Поистине, такое девство, как твоё, Гали, разрушают в бою и не за один приступ.

— Опытен до чего.

Когда оба истекли до донца — вытирались попеременно и вроде как его одеждой. Тихо смеялись.

— Теперь ты будешь верить моим словам, Гали?

— Буду. Я ведь убиваю? В смысле — тебя тоже? И ты меня.

Вместо ответа Орихалхо раскрыл один из кофров с вещами. Положил внутрь книгу Армана, вытащил одежду.

— Нам надо сжечь снятое с себя и переодеться в новое для похорон. Чужаков, которым не нужно прощаться с роднёй, отдают земле не позже, чем через сутки.

— Как мусульман. Как любого в Сконде, верно?

Орри влез в небелёные штаны и короткую тунику, подпоясался простым шарфом, взял кривой меч. Никаких бус.

— Тебе будет лучше в тёмной юбке и чепце, без оружия. Бывает траур тёмный и траур светлый, но в вашей с Михи стране торжествовать над смертью не принято.

Какое уж там торжество…

Галина думала, что в такие дни время будет течь медленно или скачками, но оно ринулось стрелой — подобно рьяному Сардеру.