Ярослава Кузнецова - Химера

— Вступайте в ряды партизанского ополчения, мы обеспечиваем строгую диету и длительные пешие прогулки на свежем воздухе.

— И посещение основных достопримечательностей центральных областей Дара.

— С последующим их разрушением.

И приятную компанию, хотел сказать Рамиро, но промолчал.

— Надо бы палатку поставить, стемнеет.

— Часов через пять обязательно стемнеет.

Рамиро так устал, что жевал галету из сухпайка как кусок картона, не чувствуя вкуса. Ныла натертая нога, надо бы перемотать портянку, но пока можно не двигаться, боль терпима.

Над их головами пролетела цапля — изнанка крыльев ярко вспыхнула на солнце.

День оттянул пальцем ворот гимнастерки, задышал размеренно и глубоко. Винтовку он положил рядом, так чтобы можно было сразу дотянуться.

Вдалеке ухнул выстрел, залаяли собаки.

— Опять. Нет, ну который раз уже влетаем. Они тут через каждые полсотни метров, что ли, стоят?

День, не разлепляя ресниц, протянул к нему руку.

Тонкие твердые пальцы оплелись вокруг рамирового запястья, с силой, которой никогда не будет у человека. Рамиро привычно закусил губу.

Ничего не произошло.

Только вот лай собак стих, в нагретом осеннем солнцем лесу встала тишина, звонкая, до краев полная шелеста листьев.

День совсем сполз на землю, закинул руки за голову и счастливо вздохнул.

В вишневых длинных его глазах отражался свет — как в витражных стеклах.

Рамиро шмыгнул носом — в последние несколько раз у него начиналось носовое кровотечение.

Те же дубы, те же ясени, та же палая листва, чуть пахнущая прелью.

Сквозь пропотевшую гимнастерку ощущаешь спиной шероховатости древесной коры, нога саднит и ноет, а может, это не нога, а в плече прошлогодний шрам от осколка.

То же небо, тот же холодноватый воздух, который последнее сентябрьское тепло расслоило на пласты, как молоко.

И мир — тот же.

Если пройти на север, железной дороги здесь не будет.

Рамиро несколько раз сглотнул с закрытым ртом, как ныряльщик, опустившийся на слишком большую глубину.

— Где мы? — спросил он.

— Не знаю, — беспечно ответил День. — Там, где за нами не охотятся люди лорда Макабрина. И где при удаче меня не прибьют к воротам его крепости. Давай ставить палатку.

— Это не Сумерки?

— Ну что ты. Мы в двух шагах от вашего человечьего мира. Чуть дальше, чем могут почуять собаки.

Рамиро перекатил затылок по стволу, потом тоже сполз на мох и листья, запрокинул голову — из носа все-таки потекло.

— А вроде ничего не изменилось…

— Ничего и не изменилось, — сказал День. — Ты изменился, а мир не меняется.

— Я изменился? — Рамиро прислушался к себе. Кружилась голова и текло из носа. Гудели от усталости мышцы. Ныла натертая нога, а может, плечо. Тупая боль смешалась с усталостью и гуляла по телу как прибой.

День засмеялся тихонько.

— У тебя башка крепко привинчена, Рамиро Илен, зато воображение богатое. И ты не боишься свихнуться. Поэтому тебя можно вытолкнуть за рамки вашего человечьего восприятия.

— В другой мир?

— За рамки твоей человечьей локации, балда. Мир вообще-то един. Серединный мир, Сумерки, даже Полночь — явления, скорее, социальные, чем географические. Созданные единством живущих в них существ. Любая более-менее крупная группа создает свои правила игры, свои законы, свои рамки, свое видение мира. Ты, надеюсь, не думаешь, что мир таков, каким ты его видишь?

— Хм… — сказал Рамиро, жмурясь от кружащейся светоносной сини.

— Ты видишь всего лишь малую его часть. Да и та порядком искажена заученными с детства правилами твоего социума. Мы все живем в коробочках разного размера, — Он услышал, как День усмехается. — С раскрашенными нами самими стенками. И рисунки на стенках принимаем за реальный мир. Мало кто способен выйти наружу, а если выйдет, ему становится худо.

— Кровь из носа течет?

— Некоторых плющит и похуже. Говорю же, у тебя голова крепко прибита. Кстати, если попасть из коробочки сразу в другую коробочку — адаптация пройдет гораздо легче.

— А вы как же? Сумерки — тоже коробочка?

— Коробочка, ага. Только большая. Побольше вашей. Частично пересекается. Поэтому нам у вас легче, чем вам у нас.

— Интересно, — Рамиро прикрыл глаза рукой. — А почему так получилось? Зачем коробочек-то понастроили?

— Так надо же договориться о правилах игры, если живете вместе. Свод правил описывает мир. А любое описание обобщает, упрощает и чего-то не охватывает. Между прочим, рамки восприятия не только ограничивают, но и защищают. Как стены дома защищают от волков, так и границы локации защищают от всякой твари, бродящей снаружи.

— А как попасть из своей коробочки в другую?

— Все у нас в голове, Рамиро, — День придвинулся ближе, наклонился, чтобы его увидели, и постучал себя согнутым пальцем по лбу. — Все границы, рамки, препятствия и каменные стены здесь, у нас у мозгах. Или в том, что их заменяет. Сможешь расширить свой описательный реестр — границы станут преодолимы.

— Ты меня за руку взял.

— Я тебе просто помог, вписал в твой реестр еще строчку. Ты ее, конечно, сотрешь, в твоем утвержденном и заверенном списке таких строчек не водится. Но если вписывать ее упорно и достаточно долго, глядишь, она в твоем списке все-таки останется. Сможешь сам сюда ходить, без моей помощи.

— Правда?

День улыбнулся. Сморщил нос, не ответил. Убрался из поля зрения. Рядом зашуршала листва, щелкнула пряжка на рюкзаке. Кровь унялась, Рамиро сел и снова прислонился спиной к дереву. Чертова нога. Надо перемотать.

— Какая гадость эти ваши галеты, — пробурчал напарник с набитым ртом. — Лучше бумагу жевать, честное слово…

Если задержаться в этом месте на ночь, то на лес опустятся дымчатые сумерки, и туман станет холодным, а День исчезнет и вернется только под утро. Пару раз Рамиро находил поблизости оленьи следы, здоровенные, размером с его руку с растопыренными пальцами — а рука у Рамиро была немаленькая. Совы в темноте смотрят кошачьими глазами, на границе сна слышится рычание — ударом, как человеческий вскрик.

Когда Рамиро был подростком — он мечтал о волшебном. Зачитывался книгами о дролери и Рыцаре-под-Холмом. Мечтал когда-нибудь, что краем глаза, мельком, увидит чудо.

Когда чудо суют тебе каждый день, как пластырь или бутерброд — сердце начинает сбоить. Разум, впрочем, тоже. Главное — не задумываться.

Он все-таки зашевелился, носком сапога поддел пятку другого, пытаясь стащить, потом замер, прислушиваясь.

В небе, нарастая, возник гул. Знакомый до ломоты в зубах. Макабринские "мертвые головы", как они тут оказались? Не один — много, целая эскадрилья.