Николай Басов - Игра магий

Все еще оскалившись от удовольствия, этот дурелом парировал дротики легкими, отбивающими раскачиваниями своего оружия, уклонившись от последнего из брошенных дротиков, а затем выпрямился, с деланым пренебрежением выдернул сурикен из доспеха на животе, повел плечами и даже закинул голову, чтобы рассмеяться… И только тогда понял, что жить ему осталось считанные минуты, потому что по ноге его уже широко текла из вены черная на солнце, неостановимая струя его жизни.

Он выронил нагинату, уселся на песок, пробуя зажать вену, но этим лишь усилил кровотечение. Спасти его мог теперь только умелый лекарь. Но где же такого взять на арене? Нашка забыла о раненом сразу же, едва отвернулась. Подобрала меч и снова пустилась бежать, широкой дугой огибая последнего оставшегося боеспособным противника.

Вот тут-то она несомненно поняла, что это был предводитель отряда гладиаторов, тот, который с радостью убивал этих глупеньких бродячих лицедеев, которые так легко купились на обманчивое предложение выступить на арене местного крювского цирка якобы в потешном, несмертельном состязании. И который не сомневался в своей победе еще четверть минуты назад.

Сейчас он уже не бежал, а стоял, набычившись, не слишком уверенно поворачиваясь за оббегающей его краснокожей дикаркой, и что-то глухо ревел в низко опущенную маску, целиком сделанную из черепа какого-то неведомого зверя. Он даже содрал с плеч свою накидку, вырезанную из кожи дикого полосатого осла, иногда именуемого зеброй, и остался только в жесткой кожаной юбочке, с голой грудью, на которой зачем-то болталась пара охранительных амулетов.

Вооружен он был уже не нагинатой, ее он воткнул в песок, а из-за спины едва уловленным даже Нашкой движением достал отличную каленую спицу, длиной побольше ярда. Тычком такого клинка умелые бойцы мгновенно останавливали и убивали самого могучего быка или борова. Нашка вспомнила, что бить такой гибкой, требующей необычайной точности штукой нужно было в пятно за загривком быка, величиной всего лишь с монету. Но зато действовал этот клинок отлично, мигом лишая зверя способности двигаться. И забирал его жизнь почти так же неумолимо, как буря гасит неприкрытую свечу.

Нашку долго не выпускали на арену для гладиаторских состязаний по причине ее малого роста. Не казалась она достойным противником никому из сильных, тренированных мужчин или даже из столь же тренированных женщин. Она все еще казалась всем едва ли не ребенком, пусть и с изувеченной, испоротой спиной, пусть и татуированной некогда, может быть, и удачно, но сейчас неряшливо и безобразно. И впрямь, ее татуировка из-за того, что она хоть немного, но все же подрастала, делалась неопрятным набором грязных пятен, теряя всякую оформленность или внятный смысл. Это было как раз понятно.

Непонятно было вот что: как, когда и почему Нашка открыла в себе несколько удивительных даров — находить в любом предмете, включая оружие, требующее иногда весьма долговременной тренировки, чтобы осознать его смысл и возможности, способность быть смертоносным при бросках, равно как удивительно и совершенно парадоксально лишать самые агрессивные клинки их способности убивать, калечить или ранить. И к тому же Нашка совершала это, не теряя какого-то колдовского, обретенного сразу и без малейшего труда равновесия. Она могла не просто ходить, а бегала по канату, будто по мостовой, жонглируя пятью острейшими клинками или зажженными факелами, она могла вскарабкаться на дерево с ложкой воды, не пролив ни капли… И как ей иногда самой казалось, она могла иногда пробежать по траве так, что за ней не оставалось ни одной сбитой с листьев капли росы.

Хотя последнее было, скорее всего, выдумкой. Все же по траве даже такая уверенная в себе и умелая жонглерша, как она, не могла бы бегать, совсем уж не находя опоры, не ступая хотя бы на что-нибудь… Но она пыталась, и как иногда казалось ее друзьям по актерской труппе, ей такое удавалось.

Но еще до труппы она оказалась все-таки и на арене. Вот тогда-то и выяснилось, вдобавок к прежним ее талантам, что она лучше всего работает легкими метательными ножами, попадая в самые уязвимые точки врагов, выбивая им глаза, иногда успевая воткнуть нож с расстояния в десяток шагов в раскрытый в крике рот противника, вызывая своей убийственной меткостью мгновенный шок, допустим, при попадании в гортань, добиваясь полной потери способности к сопротивлению, после чего можно было зарезать любого, будто скотину на бойне.

Она прославилась своим умением настолько, что на какое-то время ее перевели даже в Басилевсполь, столицу Империи, где обитали самые богатые нобили всех окрестных земель и владений, где их можно было встретить на улицах, будто обычных прохожих, где, по рассказам, их количество было всего-то раз в сто меньше, чем общее количество рабов, которые их в этом городе обслуживали. Разумеется, это оказалось сказкой, никаких особых нобилей, кроме как среди зрителей на арене тамошнего Колизея, самого большого, на каком Нашка когда-либо выступала, ей не встретилось.

Не находила она также и золота на мостовой, которое жители Басилевсполя якобы разбрасывали для баловства, как и не нашла могучих древних храмов, оставшихся от самых старых богов. Храмы там, в столице, оказались самые что ни на есть обычные, гулкие, холодные, ленивые или медленные — это для нее было одним и тем же, а еще, пожалуй, они были слишком уж многолюдными, в них круглые сутки напролет толпились все, кому нечем было больше заняться. Даже по ночам в них порой было трудно входить из-за толпищи самого разного люда у входа. То есть во многом это оказался город как город, такой же, как и прочие, только чуть больше, чуть бестолковее и грязнее, чем те, что она уже видала, кочуя по Империи.

В Басилевсполе Нашка прожила всего-то одну осень и половинку зимы, а затем ее выкупил содержатель их бродячей труппы, Маршон, который решил, что, вместо того чтобы бесславно погибнуть под ударами гладиаторов на арене, гораздо удачнее получится, если заставить ее выступать перед зрителями с трюками и некоторыми необычными прочими номерами, вроде метания ножей с завязанными глазами во взлетающих голубей, тем более что цену за нее ланиста назначил вполне умеренную, если не сказать, что откровенно скромную.

Так вот и получилось, что она теперь принялась шляться по городам и весям всей огромной Империи с вновь обретенной компанией таких же или почти таких же, самых разных и необычных актеров, шутов, лицедеев, которые медленно, но все надежнее становились ее друзьями, едва ли не семьей… Пока они не оказались в этом Крюве, городе, где все сколько-то близкие для нее люди умерли на арене, вот примерно как сейчас она это и видела в своем сне.