Татьяна Патрикова - Хитрости эльфийской политологии

– Нет! – отчаянно запротестовал тот и помотал головой, сжимая в кулачке крестик. – А если я снова засну?

– А вы спите? – спросил его, шагнув ближе.

Мальчишка кивнул.

– Я думал, ты мне снишься. Но потом увидел, что остальные тебя не замечают, и решил рассмотреть поближе.

– Поэтому привлек мое внимание искрами?

– Искрами? – он немного расслабился и поднял глаза, но артефакт сжимал все так же крепко.

– Я видел, как в воде, которой был ты, появились сиреневые искры.

– Нет. Никакой водой я не был! – запротестовал малыш. На что я взглядом указал ему за спину, где точно так же, как он некоторое время назад, журчал такой же фонтанчик. Мальчишка заозирался.

– Так это что, все мы?

– Когда ты перевоплотился, что не знаешь, что есть такая опасность? – не выдержала Ника, – Нас же всех сюда с малолетства на экскурсии водят!

В ответ на эти её слова к одному из камней заграждения из-за которого мы с малышом выбрались, потянулся змеиный хвост и ловко перевернул его. Оказывается, с одной стороны выбивается имя, с другой, той, что камень лежит на земле, ставится дата развоплощения ребенка.

– О! – выдохнула Ника изумленно. Я же с помощью переводчика прочитал какой-то совершенно непонятный мне набор слов, но кроме цифр и названия месяца ничего не разобрал. Да и понятие эры в халярском контексте мне было малоизвестно.

– Это было очень давно, – в ответ на мой взгляд пояснил хвостатый. Как звали товарища Пестрого в этом мерцании я так и не узнал, поэтому был вынужден называть его обычным именем, не полным, конечно, я бы задолбался его выговаривать, но хотя бы по прозвищу.

– Но он сразу, несмотря на этот необычный вид, назвал вас по имени.

– Просто только господин Ефимисюкирус может создавать такие многоуровневые мерцания, вот я и подумал, что это он, – принялся оправдываться маленький мерцающий.

– То есть тогда вы уже были учителем?

– Был, но начинающим.

– Это было за несколько восьмилетий до Северного Затмения, – вклинилась Ника, предлагая для меня более знаковую точку отсчета. О той битве между темными и светлыми, окончившейся с появлением мерцающих, я был уже достаточно наслышан, чтобы хотя бы приблизительно прикинуть, сколько Фиме на самом деле лет. Интересно, как он выглядит сейчас без мерцания? И как будет выглядеть Ир в его же возрасте?

– А что это? – заинтересованно покрутил головой малыш, переводя взгляд в меня на Нику.

Все ясно, что ничего не ясно. Раз он говорит, что спал и видел сны, так еще и был в них не один, то…

– Кто это остальные? – спросил я у него негромко.

– А?

– Ты сказал, что остальные меня не замечали.

– А! – просиял ребенок, – Так я ведь не дин сплю. Мы все вместе… – и осекся. Принялся озираться по сторонам. Потом как-то спал с лица и потерянно пробормотал, – А во сне тут трава и цветы, а вместо камней беседки.

– И каждый из вас живет в такой беседке?

– Да.

Фима собирался что-то сказать, но я вовремя заметил это и поспешил завладеть всем вниманием малыша.

– Отдай мне крестик, – снова протянул к нему руку.

– Не отдам, – набычившись, рыкнул он и отвернулся.

Пришлось обойти и снова встать перед ним.

– Отдай, – сказал я более требовательно.

– Андрей, может… – начала Ника, но её хвостом дернул за подол платья старший мерцающий, не позволяя мне мешать. Сообразительный. Наверное, остротой ума Ир в него пошел.

– Тогда зачем это все? Зачем ты вернулся? Во сне ведь лучше, разве нет? Здесь больше нет тех, с кем ты рос. А даже если и есть, то они все давно уже выросли. Верни мне артефакт и уходи. Засыпай обратно.

– Но я не хочу! – возмутился ребенок, попытался высмотреть у меня за спиной Фиму, ища у него поддержки, но я не дал, шагнул ближе и загородил весь обзор. Он попятился. Но я продолжил наступать.

– Почему? Идеальный мир, идеальные друзья.

– Там скучно! Все хотят сбежать оттуда, просто не знают, что это сон, вот и…

– Отдай мне крестик, и я научу тебя доподлинно распознавать спишь ты или нет.

– Не отдам. Потому что пока он на мне, я чувствую, что все это реально, знаю, что не сплю. Зачем ты хочешь отобрать это у меня? Зачем тогда спасал?

– А ты нуждался в спасении? Судя по всему нет.

– Да!

– А я говорю нет.

– А я говорю… – но я прервал его, подняв руку и довольно чувствительно дернув малыша на мочку уха.

Он тут же возмутился. Но совсем не так, как мог бы сделать человеческий ребенок. Конечно, я не то чтобы спец по детским замашкам, но мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь из наших детей клацал зубами, как заправский волкодав в нескольких сантиметров от моих пальцев. Разумеется, руку я отдернул машинально, но тут же одарил мальчишку удовлетворенной улыбкой. Это значит, что он уже не человек, то есть находиться в переходном состоянии. Мне удалось его расшевелить, ведь именно этого я добивался своим словесным прессингом.

– Кусай, – я снова протянул руку к его лицу, не стирая с лица улыбки, – я знаю какие вы нервные в переходном состоянии. Сам встречаюсь с мерцающим. Он меня регулярно пытается придушить за самые невинные вещи. – И сделал вид, что зажмурился, продолжая подначивать, – Давай же! У тебя даже глаза уже желтые. Совсем немного осталось, чтобы выскользнуть.

– Тебе будет очень больно, – обозлено откликнулся малыш, – я клыки специально побольше выращу, чтобы кровь пошла. И чтобы…

– Да-да. Ты, главное, не отвлекайся.

– Ты что, – в голосе ребенка прозвучало сомнение, – любишь, когда больно?

– Нет. Но если ты, укусив меня, окончательно выскользнешь из мерцания, я с чистой совестью отберу у тебя свою вещь.

– Все равно не отдам! – в отчаянном крике малыша звучали слезы. – Не отдам, не одам, не отдам…– он схватил меня за запястье. Я приготовился к боли, будучи уверенным, что теперь он точно мне что-нибудь отгрызет. Но вместо этого почувствовал, как меня лизнули в ладонь. Как котенок, право слово. Или лисенок, что будет более верной ассоциацией, не даром же у них это место называется Чащей Лис. Тут уж я открыл глаза и посмотрел на малыша, которым спрятал личико в моей ладони. Его слезы жгли мне кожу. Он был зол, испуган, но больно делать мне не хотел. Вот она мерцающая благодарность.

Я опустился перед ним на одно колено. Обхватил тщедушное тельце руками и привлек к себе. Малыш растерялся от таких моих действий. Причем так явно, что у меня сразу закралось подозрение, что у мерцающих в целом не в чести физический контакт подобного рода, и это не только к одному Ирке относится. Слегка запрокинул голову, чтобы смотреть ребенку в глаза. Сказал: