Андрей Ерпылев - Город каменных демонов

– Каледина, – пролепетала журналистка. – Вероника Каледина.

– Вероника Каледина, – повторил Князев. – По-моему, журналистка…

– Очень приятно, – пролепетала Вера.

Она хотела протянуть очкарику, восседавшему за столом, заваленным бумагами, руку, но мешали туфли. Возникла неловкая пауза.

– Так вы вместе?.. – угрожающим тоном начал Сергей Алексеевич. – А все байки насчет истории скульптуры – фуфло?..

– Про свою профессию я сказал истинную правду! – попытался защищаться Женя, но хозяин архива уже поднимался из-за стола, сжимая кулаки.

– Во-о-он!!! Чтобы я больше вас никогда здесь не видел, проклятые писаки!..

Молодые люди не помнили, как оказались на улице.

– Действительно, как вы здесь… А откуда вы… – выпалили они одновременно, смущенно замолчали и так же синхронно рассмеялись.

– Никак не ожидал вас здесь встретить, Вера.

– А я – вас.

– И все-таки…

Где-то невдалеке послышались голоса. По тону чувствовалось, что говорившие возбуждены.

– Знаете, мне, наверное, лучше отсюда убраться поскорее, – озабоченно взяла девушка Князева за локоть. – Я тут не совсем официальным путем оказалась…

– Вы не совсем, – улыбнулся Женя. – А я вот – совсем неофициальным. Через забор перелез.

– Тогда… бежим?

– Бежим.

Конечно же, уходить легальным способом – через проходную – обоим не хотелось. Поэтому Евгений привел девушку к тому самому штабелю ящиков в укромном закутке.

– Забор здесь совсем невысокий. Я вас подсажу и…

Он запнулся, представив, как его руки снова ощутят под легкой тканью упоительно упругое девичье тело…

– Лучше сделаем так, – мягко перебила его Вера. – Я заберусь на ящик, вы – на забор, а когда окажетесь наверху – втащите меня за руку.

– Конечно, – обрадовался молодой ученый.

Голоса слышались уже за ближним поворотом…

– Входите, не заперто!

Дверь приоткрылась буквально на тридцать сантиметров, и в образовавшуюся щель протиснулся угрюмый, стриженный наголо великан в белом халате, трещащем на литых плечах. При росте без малого два метра крошечная головка его казалась принадлежащей другому человеку и только по ошибке приставленной к могучему телу.

– Доброе утро, герр доктор…

– Здравствуй, Герберт. Чего тебе?

– Мне?.. – наморщил дегенерат узенький лобик, помялся на месте, не зная, куда девать здоровенные ручищи, далеко высовывающиеся из коротковатых ему рукавов, и наконец спохватился: – Так это… Пациент из восемнадцатой помер…

Доктор Грюнблиц мученически завел очи: стоило беспокоить его ради такой мелочи, как смерть очередного помешанного. Одним больше, одним меньше… Все равно скоро гестапо заберет отсюда всех психов под свое крылышко. Умственно неполноценные по законам Рейха[27] приравнены к евреям и цыганам, а следовательно, подлежат беспрекословному уничтожению. Просто чудо, что очередь у скорой на руку тайной полиции еще не дошла до детища доктора.

Нет, Вальтер Грюнблиц не был злым человеком, и сумасшедшим под его покровительством жилось намного лучше, чем в других подобных заведениях. Но что он мог поделать против всесокрушающей машины новой власти? Шести лет не прошло с тех пор, как в кресло рейхсканцлера взобрался этот бесноватый австрияк (доктор не отказался бы понаблюдать за ним в своем заведении пару лет, но, естественно, никому бы не признался в этом невинном желании), а размеренная жизнь до марта 1933-го уже кажется чем-то далеким и почти ненастоящим.

А ведь, помнится, почтенный психиатр сам поддался общему экстазу и отдал свой голос партии этого чудовища, сулящего немцам золотые горы, а Германии – всеобщее уважение в мире. Да, кое-что сбылось. Германию сейчас если и не уважают, как раньше, то определенно побаиваются, словно уличного громилу, без спросу вламывающегося в чужие дома, а граждане позабыли про такое «завоевание демократии», как безработица… Но, в придачу к некоторым благам, честные немцы получили и молодчиков в черном, и ночные аресты, и концлагеря, о которых принято говорить только шепотом…

– Герр доктор…

– Ты еще здесь? – выплыл из невеселых дум старый медик. – Разве я не распорядился насчет этого…

Несмотря на преклонный возраст, он помнил фамилии всех своих пациентов, начиная с достославного уже 1889 года, когда молодым и полным амбиций начинал свою практику, но все равно раскрыл толстый журнал и нашел нужную страницу.

– Лемке Отто Альберт, одна тысяча восемьсот… Ты же знаешь, что нужно делать, Герберт?

Старик ласково глянул на санитара из-под совершенно белых бровей.

Гордость и отрада – Герберт Лавертруппер, некогда франкфуртский бандит и налетчик, абсолютно неуправляемая личность, благодаря уникальной методике доктора превратившийся в послушного и исполнительного члена общества. Вот уже более десяти лет работающий в лечебнице, давшей ему новую жизнь вместо пожизненной каторги. У доктора никогда не было семьи, и можно сказать, что санитара он любил почти как сына. Точнее, как свое детище.

«Его я ни за что не отдам этим разбойникам с молниями в петлицах, – в сотый раз подумал Грюнблиц, глядя в преданно пожирающие его глазки дебила. – Пусть будет на старости лет рядом хоть один близкий человек…»

– Все, иди, Герберт.

Верзила кивнул и послушно вышел из кабинета, но тут же снова просунулся обратно.

– Герберт, ты не в себе сегодня? – начал терять терпение врач. – Хочешь, я дам тебе пилюлю?

– Нет, доктор… – упрямо помотал стриженой башкой недоумок. – Я в порядке… только…

– Что «только»?

– Пациент из восемнадцатой помер…

– Я это уже слышал, Герберт.

– Но он давно уже помер.

– Когда?

Дебил поднял глаза и принялся что-то отсчитывать по пальцам.

– Вчера, – наконец выдал он результат.

– И что?

– Да неладно что-то с ним…

– Что может быть неладно с покойником? Пахнет, что ли?

Доктор решительно не мог понять, что может быть особенного с этим Лемке, тихопомешанным, медленно угасавшим уже несколько лет. Его перевели в клинику из городской тюрьмы, куда он был помещен за убийство своего партнера по бизнесу в 1926 году. Зверское, надо сказать, убийство, с расчлененкой. От виселицы убийцу спасло лишь увечье, полученное на войне, «железный крест» да явное психическое расстройство.

Убийца твердил на следствии, что товарища своего, между прочим, чуть ли не друга детства, убил вовсе не он, а ожившая статуя работы их общего учителя, которую они не то хотели сломать, не то, наоборот, реставрировали. Грюнблиц видел в уголовном деле фотографии с места преступления, и его, помнится, замутило, несмотря на долгую врачебную практику (в годы войны пришлось поработать в госпитале, причем не всегда по специальности). Слава Всевышнему, что цветная фотография еще очень сложна и не по уму сыщикам…