Дарелл Швайцер - Маска чародея

— Деяния мужчин велики и славны, — сказал он, переходя с языка мертвых на язык Дельты, — и так же, как и мужская страсть, они подобны яростным летним штормам, поднимающимся неожиданно, без предупреждения, а стремление к власти безжалостно и неумолимо, как прилив. И золото, и жажда славы тоже сводят мужчин с ума, заставляя их убивать друг друга… но для мертвого ничто из этого уже не важно. Все это уходит, как вчерашний снег, растаявший под лучами солнца.

Я рассказал ему о стране мертвых и о своем путешествии туда. Птадомир, истинное имя которого было Сеннет-Та, задал мне после этого множество вопросов, мне кажется, его успокоили мои ответы, уверенность, с которой я давал их, рассказывая о царстве Сюрат-Кемада, о том, где обитают мертвые, об эватимах.

— Они посланники бога, — говорил я, — но это еще не все, они еще и вши, живущие на его теле. Они паразиты, пожирающие куски, которые выпадают у него изо рта. Они и гораздо больше, чем обычные люди, и в то же время, гораздо меньше, наполовину боги, наполовину звери. Не думаю, чтобы кому-нибудь была известна их истинная природа, даже им самим.

Мертвец дотронулся до меня. Я позволил ему положить руку мне на плечо. Вонь от его разлагающейся плоти стала невыносимой, но я стойко терпел ее. Он дотронулся до меня, как отец, желающий дать сыну совет, и снова перешел на язык мертвых, чтобы подчеркнуть значимость пророчества:

— Секенр, ты единственный среди чародеев обретешь истинную мудрость. Лишь тебе одному удастся постичь суть вещей, еще не скоро, после многих страданий и лишений, но все же удастся. Я, Сеннет-Та, умерший, ясно вижу это.

Затем речь его стала обрывистой и бессвязной, он забормотал что-то о снах, которые видел, лежа в иле на речном дне, о случаях из детства и из семейной жизни, которые, должно быть, много значили для Неку и Тики, но мне ни о чем не говорили. Он попытался продекламировать старинное предание. О чем он только ни говорил. А еще он рассказал мне, что видит оба мира: жизни и смерти, но смутно — оба вдали и сокрыты в тумане.

Один раз, снова обретя ясность мысли — если, конечно, так можно сказать о трупе, — он спросил:

— Секенр, мне хочется плакать, но у меня нет слез. Ты можешь простить меня?

— За что?

Он рассказал мне, как могучее заклятье вынудило его преследовать собственную жену, сводя ее с ума и едва не сведя в могилу; хотя он по-прежнему любил ее и не желал ей зла, он был узником в собственном теле и мог лишь со стороны наблюдать, что творит вселившийся в него злой дух.

Сердце чуть не выскочило у меня из груди. Я испугался. Мне стало больно за Птадомира.

— Мы очень похожи, — сказал я. — Я все понимаю.

— Смогут ли они простить меня за все, что я им сделал?

— Да, конечно. Они оплачут тебя и будут скорбеть.

— Не надо меня жалеть. Я скоро освобожусь.

— Да, — кивнул я. — Очень скоро.

Потом он снова впал в бессознательное состояние, забормотав, как во сне, и едва ли замечал меня, бездумно следуя за горящей палкой, как мотылек, летящий на свет. Так мы и шли сквозь ночь. Я почувствовал приближение рассвета. Один раз мне удалось заметить, что Летняя Рука склоняется к горизонту, но возможности остановиться, чтобы рассмотреть звезды, у меня не было.

— Осталось совсем немного, — прошептал я ему. — Будь мужественным, потерпи еще немного.

Его голова свободно развернулась на плечах на сто восемьдесят градусов. Стоя ко мне спиной, он посмотрел на меня и потупил взгляд.

— Я мог увести свою любимую жену с собой во тьму. Я мог задушить ее в собственных объятиях. Мы вдвоем могли сгинуть навеки… но я не хотел этого… Я…

Сохраняя эту немыслимую позу, он повернулся к своей жене, стоявшей неподалеку. Она уронила кинжал в грязь, когда он обратился к ней на языке Дельты — его голос дрожал, дрожал сильнее, чем последний листок, оставшийся на дереве после того, как утих ветер.

— Я грезил о тебе. Я все помню… Я хотел только… Его челюсть упала на землю, за ней последовал череп, скатившийся с плеч. В испуге и изумлении я отпрянул назад. Когда его тело прошло еще несколько шагов, зрелище стало воистину трагикомичным. Отвалилась одна рука, потом другая, затем слетел торс…

Госпожа Хапсенекьют стояла над ним и тихо плакала.

Я заметил, что действительно близится рассвет. Река здесь была слишком широкой, чтобы видеть другой берег сквозь низко висящий над водой утренний туман, но небо на востоке уже начало светлеть. Цвет воды менялся от черного к коричневому и серому, как металл.

— А теперь поспешим, — сказал я, махнув Тике рукой. Она провела всю ночь, стоя на коленях недалеко от нас и наблюдая за происходящим — не участвуя в нашей драме, она, тем не менее, не хотела оставлять мать. Мы с ней и с Неку собрали кости Птадомира, истинным именем которого было Сеннет-Та, и сложили их на построенное нами судно. Надо было связать ему руки и ноги, как связывают руки и ноги любого покойника, поэтому следовало скрепить все тело, иначе кости просто раскатились бы во время плаванья. Ничего подходящего для этих целей под рукой не оказалось, так что я снял свою окровавленную и обожженную тунику, и мы втроем принялись рвать ее на полоски. Все еще горящий факел мы вложили мертвецу в руки, а пустые глазницы закрыли серебряными монетами реверсом с изображением Всепрощающего Бога вверх.

Затем, как и для своего отца, я прочел, что знал, из погребальной службы, и, пожелав Соколу-в-Утреннем-Свете счастливого пути, попросил его отвратить свои взоры от света дня и отправиться во тьму на веки веков.

Мы с Тикой и с Неку столкнули утлое судно на воду, и, как только оно поплыло, я велел обеим женщинам возвращаться на берег. Я шел по дну по грудь в воде, направляя погребальное судно и дрожа, как я надеялся, только от холода.

Только тогда я увидел окруживших меня и чего-то ждущих эватимов и почувствовал присутствие еще одного действующего лица. Во внезапной вспышке озарения перед моим мысленным взором возник весьма необычно одетый мужчина: обнаженный по пояс, с ожерельем из массивных квадратных золотых пластин на груди, с золотым обручем из резных орлов вокруг лысой головы и с куском золотой парчи, обмотанным вокруг бедер, — он стоял на черном мраморном полу в кругу из масляных ламп. Ярко светившимся жезлом он рисовал в воздухе какие-то фигуры. Я ощутил силу его магии, последнего зловещего заклятья, направленного против Птадомира, а значит, и против меня, и понял, что не могу просто отправить этого покойника в плаванье, как сделал со своим отцом. Его нужно защищать. Придется мне сопровождать его, по крайней мере, хотя бы часть пути в его последнем плаванье.