Ольга-чаровница и змиев сын (СИ) - Кузнецова Светлана Алексеевна
Ольга припомнила его улыбку, глаза-звезды ясные, вид не сказать, чтобы неприятный, скорее, необычный, и мысленно с ней согласилась.
— Однако кроме Снежена есть и другие инеистые змии. Что ты скажешь о них?
— Всякие. Я не сказать, будто со многими знакома, — сказала Мириш. — Снежен самый сильный, но и кроме него умельцы отыщутся. Все они поклоняются Грезе, от нее же взяли способность насылать сновидения и любовь к шуткам над беззащитными созданиями. А кроме того они самолюбивы все как один и способны кого угодно в лед заковать.
Ольга выдохнула, сжав кулаки. Сложно. Однако не сложнее, чем у людей.
— Правду ли сказывают, будто змии способны брать понравившиеся черты у нескольких любовников и отражать их в детях?
— Конечно, — ответила Мириш, кажется, немало удивившись вопросу.
Ольга прикусила губу, размышляя. Греза жила долго и далеко не целомудренно. Как бы не оказалось, что всем известные способности ее порождений — лишь вершина ледяной глыбы, скрывающейся под водой.
— Боюсь, ты не так меня поняла, а я изрядно преувеличила, — внимательно следя за ней и не забывая погонять своих «скакунов», заметила Мириш. — Инеистые змии не злы и не добры. Они, как и все мы, сами выбирают свой путь.
«Это уж само собой», — подумала Ольга и попросила:
— Расскажи о первой жертве.
— Ольгиш — юная вужалка, она оказалась первой. В трех месяцах, считая с сегодняшнего дня, одной из глухих ночей, ее брат, Ольгаш, проснулся от неясного беспокойства, принесенного холодным ветром. Встав, он заметил, что жилище пусто, а входной полог отброшен в сторону…
Мириш говорила путано, особенно касаясь времени, но Ольга решила не заострять на этом внимания. В Нави по старинке счет дням вели: девять месяцев по сорок дней — лето. Зимы лишь те поминали, кто родился во времена снегов. Главным же сейчас было понять, какие события предшествовали первой смерти.
— Ольгаш отправился искать ее?
— Да. На берег реки.
Змеелюды не умели плавать, но всегда селились рядом с водой. Они жили охотой и рыбной ловлей, несмотря на свои вкусовые предпочтения. Мясо солили и продавали. Из шкур шили одежду и одеяла, которые были поистине незаменимы, когда с хрустальных гор налетали холодные ветры, приносящие мороз, метели и вьюги; из чешуи делали поразительные по красоте украшения и шкатулки.
— Почему туда?
— У Ольгиш имелось в камышах секретное место, да и воды она никогда не боялась, говорила, будто в глубине живет друг, который любит ее песни.
— Сколько ей было лет? — спросила Ольга, поздно сообразив, что ответ ее не удовлетворит: все же у людей, змиев и змеелюдов разное понимания о детстве.
— Мала, — ответила Мириш, — ты же об этом спрашиваешь?
Ольга кивнула.
— Ольгиш не любили в поселении, считали странной? — Слишком много она знала подобных историй: ребенок-изгой, которого не принимали лишь оттого, что отличался от других. Не будь Ольга воеводской дочерью, ее ожидала бы похожая участь.
Люди не терпели не таких, как они. Деревенских дурачков, юродивых и калек — жалели, даже гордились этой своей жалостью, упивались ей, приписывали себе благородство и доброту, кидая кусок хлеба несчастным. А вот особенных, кто не желал жить, как все прочие, своевольничали, собственным умом до всего доходили — ненавидели, завидовали и показательно презирали. Имелась и обратная сторона у таких неприятных историй. Дети, лишенные настоящих приятелей, родительской ласки и соседского тепла, принимались выдумывать друзей невидимых, говорили с ними, постепенно действительно начиная верить в их существование. Коли имелся у ребенка скрытый дар, со временем некоторые из выдуманных дружков обретали плоть и жизнь в мечтах, а затем во снах. В них же немало чудовищ, жаждущих войти в явный мир и дотянуться до живых.
— Вовсе нет, — возразила Мириш, кажется, искренне удивленная подобным предположением. — Ольгиш всегда была всеобщей любимицей, да и кто бы посмел при таком брате?
— А Ольгаш — первый воин на деревне?
— Книжник, — поправила Мириш и рассмеялась. — Мне чудится, или ты действительно пытаешься натянуть на нас людские личины?
— Пытаюсь понять, чем именно ребенок привлек убивца, — сказала Ольга. — Ведь не случается такого, что из-за хорошей жизни сбегают от реальности.
Колесо наехало на кочку, Мириш покачнулась, но вожжи удержала. Больше она от дороги не отвлекалась, что отнюдь не мешало рассказу.
— В мире холоднокровных это дар, а не побег. Всеми поощряемый, Ольга. Когда вужалка рождается, все мы надеемся, будто в ней проснется способность видеть невидимое и читать в душах. Именно такая, спустя некоторое время, сможет стать моей преемницей. Но, увы, такой еще не было. До Ольгиш. Брат вытащил ее из воды, едва не захлебнувшись сам. Только и спасло, что рост у него больше. Он готов поклясться: кто-то пытался утянуть его на глубину.
— Она жива?!
— Да. Но с тех пор лишь плачет и отказывается говорить со всеми, даже со мной.
— А брат?
— Ольгаш рядом с ней денно и нощно, но Ольгиш не узнает его, при этом зовя неустанно.
— Беда… — прошептала Ольга и надолго задумалась. О чем она, в сущности, знала? Если пока не касаться инеистых змиев и их козней, то об одаренном ребенке, либо привлекшем внимание чудовища, либо пробудившем кровожадную тварь из реки. Брате, сходящем с ума от беспокойства и наверняка готовом перегрызть глотку любому, кто лишь заикнется о роли сестры в привлечении убивца. Утоплении в реке жителей селения и сжирании их же в лесу. А теперь прибавить к этому полное непонимание лично ею змеелюдов, их быта и уклада. И да, Ольга снова натягивала на них собственный опыт, который касался в основном взаимоотношений с людьми. В большей степени неприятный, чем наоборот. — Сколько вас погибло за это время?
— Каждые десять дней река уносит жизнь. Лес же убивает без разбору.
— Через который мы едем?
Мириш кивнула, затем, испугавшись быть непонятой, ответила:
— Да. Именно здесь.
Будто в ответ на ее слова, зашумели, застонали деревья. Неуютно сделалось. Холодок по спине прошел, хотя Ольга упиралась ею в пол колесницы. Та сразу почудилась ненадежной, хлипкой. Вот-вот рассыплется, на камень наехав. Мир поделился на них, обеих, и прочий. В нем не пели птицы, зловещий молочно-белый туман выползал на дорогу, путь преграждая…
Ольга затаила дыхание и зажмурилась с такой силой, что пред внутренним взором вспыхнули радужные круги: «Да что это со мной?!»
— А твой спутник? — спросила, почти успокоившись. — Ты говорила, он погиб по дороге в наш дворец.
— Он вдруг переменился, — Мириш погрустнела и вздрогнула, когда где-то в чаще вскрикнул… кто-то из лесных обитателей.
— То есть?..
— Зрачок стал круглым, как у тебя, и почернел, — сказала Мириш. Ольга к своему удивлению только сейчас осознала, что глаза у вужалки подобны змеиным. Немигающие провалы без белков, полностью затопленные серо-голубой радужкой, с узким темно-синим зрачком в золотой окантовке — чарующий взгляд, очень опасный и как же… Как, высшие силы ее побери, Ольга могла просмотреть такое?!
— Удивлена? — спросила Мириш, и Ольга кивнула. — Я же вижу скрытое.
— И насколько хорошо видишь?
— Горан… полагает, будто я умею читать в душах, но он ошибается. Ни в душах, ни в мыслях, ни в грядущем — это мне неподвластно. Но вот понимать, что у кого на сердце припрятано, я могу. Потому тебе и легко говорить со мной, чаровница, а ведь ты первый явный человек, которого я увидела.
«А Ворон?» — хотела спросить Ольга, но отказалась от затеи этой.
Однако Мириш и так поняла, усмехнулась произнося:
— Мы ж не птицы, высоко не летаем. Вот и вестнику к нам являться ни к чему. И без вужалок полно забот у Влада-Ворона.
— А ты, Мириш, все-таки читаешь в мыслях, — заметила Ольга.
Вужалка качнула головой.
— Трудно не догадаться, когда на лице написано.
«Что ж… — подумала Ольга. — То и к лучшему: не придется объяснять все по множеству раз и еще заверять, будто не хотела оскорбить».
