Голубиная книга 2 (СИ) - Ирина Боброва
Лешачиха мешки с подарками подняла, медведям кинула, те в лес потащили, а сама мужикам закричала:
— Ах вы, бездельники, в лесу разврат учиняется, среди белого дня грабёж да разбой! И куда ваш воевода смотрит?
— Да мы люди маленькие, — отвечают из — за деревьев лукоморцы, — нам в дела ваши вмешиваться не положено.
— А придется, — зловеще проскрипела Лешачиха и следом за телегой, гружёной заморской нечистью, к Городищу потопала.
Уже к стенам городским подошла, а тут навстречу воевода во главе дружины выезжает.
— Тпру! — закричал он, пребывая в крайнем удивлении. — Что случилось, матушка Лешачиха? Зачем гостей таких заполошных пригласила, и почему не смотришь за ними, хулиганства да разбой учинять позволяешь? И хозяин лесной, Леший где?
Лешачиха перед воротами телегу остановила, и говорит:
— Лешего энти черти заморские споили, всю ночь с ними песни орал да за дриадами гонялся. Берегинь всех перепугали, гнёзда птичьи поразорили, зверьё мелкое и крупное до припадка нервенного довели! Вот куда ты это добро девать будешь, не знаю, но я мужа своего соблазнять да спаивать не позволю! И пьянки с гулянками круглосуточными пусть эти грецкие черти у тебя в остроге устраивают.
Топнула она ногой, плюнула со злости, а потом будто наизнанку вывернулась и пошла прочь. Зверьё лесное следом побежало.
У Потапа решения не задерживаются, а распоряжения тем более: тут же гостей непонятных в острог затолкали. Охрану к ним приставили из трезвенников и стариков — чтоб, значит, соблазну не подверглись.
Елена с мезонины сбежать по лесенке хотела, да забыла, что обычно ходила чинно, юбки придерживая, зонтиком от солнца прикрываясь. Ну и о том, что подол сарафана на обручи натянут, тоже позабыла. Споткнулась, в окно раскрытое вывалилась, точнёхонько в фонтанарию сверзилась. Потап тут же к жене метнулся, давай её вылавливать. А как выудил, распорядился:
— А ну — ка, стаскивайте со статуй грецких кофты да сарафаны, нимфеток энтих обряжайте, да всю нечисть грецкую домой гоните — гуртом! Чтоб духу их не было в земле Лукоморской!
Сказано — сделано: статуи снова оголились, мраморные прелести напоказ выставили, да только смущать некого было — дружинники делом занимались. Обрядили нимф да дриад в сарафаны, на сатиров штаны напялили — по дворам насобирали — да под конвоем в земли Грецкие погнали.
— Ой, Потапушка, да что ж ты делаешь, — навзрыд заплакала Елена Прекрасная. — Да мне ж приглашение в конкурсе красоты участвовать прислать должны! С богинями ихними наравне красивой меня считают, честь такую оказали, уважили, а ты всё спортил! Посол грецкий обещался, главный приз — яблоко молодильное, шибко от морщин хорошо помогает, на кожу действие оказывает эффективное! А ты сейчас нечисть ихнюю на такой ноте некрасивой выпроводишь, да отношения дипломатические с греками порушишь! Вот был бы жив батюшка, уж он бы придумал, как без конфликту мне цельный воз тех яблок организовать!
— Да жив твой батюшка! Жив!!! — закричал Потап. — Что ж ты родителя своего мёртвым не видела, а хоронишь?!
Но Елена в рёв бросилась, и слышать ничего не слышит. Утешал воевода жену, утешал, да всё без толку. Рассердился, в сердцах шлем оземь бросил, ногой топнул, да со двора сбежал. Идёт, с досады сам не свой, и думу думает: «А ведь права Еленушка! Вавила б мигом решил, как и в прибыли остаться, и без конфликта военного обойтись. Ему б этих яблок молодильных, какими красоту восстанавливают тамошние Юноны да Венеры, не то, что телегу — обоз бы организовали. Он б яблоки выкупом за рогатых козлоногих мужиков да голых древесных девок взял. Э — эх, и где ж ты, царь наш батюшка?»
Много бы отдал сейчас Потап, чтоб Вавила рядом был, в то утро трагическое сам бы караулил у разлома в земле, да в народе говорят, соломки везде не настелешь, чего уж сетовать? И ещё думал воевода, что Елена возможно права, сердцем чует дочерним, что мёртв давно отец её любимый, лукоморский царь Вавила.
А Вавила и жив — живёхонек был, и помирать не собирался. Рухнув в яму, он долго не летел, тут же на царский зад приземлился. Взглянул вверх и удивился: над головой лестницы, лестницы, лестницы, вниз посмотрел — то же самое. Рукой пощупал, на чём сидит — не удивился, что на ступеньке. Утешая себя, царь пробормотал:
— И ведь понастроил ж кто — то всё это хитросплетение ступенчатое? — Он встал, ещё раз посмотрел по сторонам. — А раз так, раз лестницы есть, значится, ведут они обязательно куда — нибудь… — И Вавила начал спускаться. — Надо просто встать и идти, а как к хозяевам этого места выйти получится, там уж договариваться, чтоб домой доставили… — Он и не заметил, как спуск превратился в подъём, потом снова в спуск. — На чем доставлять будут, не важно, лишь бы домой… К жене и сыну, хоть на коне я поеду, хоть на осле, да ногами дойти не получится, я на брюхе доползу, лишь бы выход показали… Не привередничать же из — за чину, да и корону не надел, с утра на пешей прогулке она без надобности…
Такие мысли в голове царской роились первые час — полтора. Другие час — полтора он уже шёл, обливаясь потом и думая только одно: «Да есть ли конец у этих ступеней чёртовых?» А лестницы одна в другую будто перетекали, змеями извивались. Вот, кажется, только миновал одну, а уж глядь — снова идёт вверх ногами по отношению к пройденному отрезку пути.
— Есть ли кто здесь?! — Сердито крикнул Вавила. — Кто обитает в мире этом многоступенчатом?! Отзовитесь, либо знак какой подайте! А — ууууу!!!
Не дождавшись ответа, вздохнул, да и пошёл дальше, в надежде на дверцу какую никакую наткнуться. Идёт, а сам думает: «Вот так, поди, ещё какой бедолага заблудившийся ходит по этим лестницам, бродит, а я его и не вижу. И он меня узреть не может, по воле колдовской сейчас поди идёт подо мной, али надо мной. Может, сбросить вниз что — нибудь,
