Утопленник (СИ) - Рунин Артур

— Мама, — произнесла шёпотом Римма. — Мама, мне страшно. Мне очень, очень страшно. — Римма решительно вытащила ключ и вышла из «ягуара». Взглядом окинула цветущую природу — как при такой красоте может твориться такой ужас? — и собралась закрыть дверцу. В сумочке пропищал айфон. С мыслями о трагическом известии Римма мгновенно нырнула ладонью в сумочку. Минуту собиралась со смелостью и нажала кнопку, чтобы узнать — что приготовила ей судьба. На громадном дисплее болтался вялый мужской половой орган. Римма вначале не поняла, что это, часто моргала, словно скидывала пелену, прищурила глаза и присмотрелась. Точно — это ведь то, о чём она подумала. Она истерично хохотнула: какой дурак?.. Айфон тренькнул в её ладони. Римма прочла эсэмэску: «Он ждёт от тебя своего вдохновения. Даниил». Римма прислонилась спиной к тёплому металлу автомобиля: весёлые глаза с благодарностью осмотрели мир, губы задрожали и наконец улыбнулись, оживлённая мысль промчалась: «Данила, гад, как же я тебя безумно люблю!» Римма прикрыла глаза, подставила лицо к синему небу и подарила улыбку. И да, проклятого дня в прошлом году не было: может, больше никогда и не будет? Она решила, что день всё-таки прекрасный, как и она сама. Римма заскочила в салон на мягкое кожаное сиденье, сорвала «ягуар» с места, выбив из-под колёс пыль и мелкие камушки.

Шины шуршали по ровному асфальтовому покрытию, извилистая дорога то ныряла, то взвевалась. Римма уверенно держала руль, изредка кидала взгляд на мелькавшие коттеджи, строгие кипарисы и высокие платаны. Она полюбила эти края с первого взгляда, как только сюда переехала. Звонил Потап и попросил заехать в офис, чтобы передать Даниле какие-то ценные краски и холст. Вообще-то, сегодня она взяла отгул, чтобы позировать Даниилу в новой картине, поэтому не очень охотно согласилась. А вечером должен подъехать сам Потап и они должны устроить, как всегда, приятный вечер на троих в широченной постели Даниила. Она любила и обожала их обоих.

«Ягуар» прошёл длинный спуск и въехал на центральную дорогу города. Римма опустила боковое стекло и сплюнула жевательную резинку. Воздух пропитывал запах машин и недавно прошедшего дождя, — а у неё не был, видно, прошёл полосой и кратковременный. Римма подняла взгляд на небо — ни облачка, и надавила пальцем на кнопку для поднятия стекла.

«Ягуар» медленно проехал перекрёсток, Римма собиралась свернуть налево — через сто метров находился офис Потапа в высотном «стеклянном» здании. С «ягуаром» поравнялся велосипедист в жёлтой бейсболке, на его багажнике пристёгнут ящик для развоза пицц, любопытная голова рыжего кота высовывалась из приоткрытой молнии. Римма приостановила автомобиль, давая проехать велосипедисту. Кот сцепился глазами с её взглядом, и как ей показалось, собирался выскочить из ящика: внутри Риммы всё похолодело. Она надавила на педаль тормоза, остановила «ягуар». Развозчик пиццы, ничего не подозревавший о страхах Риммы, свободно проехал по прямой, голова кота отвернулась, увлечённая чем-то другим. Римма облегчённо вздохнула и вырулила машину к офису фирмы.

Она припарковала «ягуар»: коснулась передним бампером к стальному столбу. Солнечные блики весело пробежали по высоким стёклам здания. Полоски рекламного щита провернулись, издавая громкие щелчки, начали по очереди выводить слова. Римма поправила воротничок блузки, провела ладонью по волосам, подняла глаза поверх билборда на окна офиса. Неприятный скрежет на щите, словно ржавого железа, остановил одну полосу: металлическая пластина затрепыхалась и повернулась в обратную сторону, высветив истёртое красное начало буквы. Римма нахмурила брови и подумала, что такого неприятного цвета на рекламном щите раньше не было. Все полоски одновременно повернулись ребром и замерли, и через секунду плавно по очереди встали на место, высветили кроваво-потёртое слово: «ОБЕРНИСЬ».

Хмурое выражение лица изменилось на панически-истерическое: глаза расширились, рот растянулся в гримасе плача, кожа побледнела.

«Нет, это не мне. Так и вправду, не бывает». За спиной Римма услышала хохоток. Метров за десять. «Здесь же Потап, здесь город, люди, здесь цивилизация. Ничего не должно происходить страшного и невероятного в современном месте».

— Эй, Гги-мм-ма.

«Нет, нет, это не мне». Она чувствовала, как ужас гладит её макушку, липкая лапища страха провела по позвоночнику: тот дурачок из видений и сна — ведь он тоже картавил. Или заикался. «Ггимма, он сказал Ггимма… Римма? Это значит мне. Он зовёт меня». Она почувствовала, что колени вот-вот подогнутся, тошнота подступила к горлу. Медленно Римма повернулась.

— Ггимма, — дурачок помахал ей рукой. На голове — соломенная шляпа, сквозь зелёные разбитые очки блуждал взгляд безумия. Короткая клетчатая рубаха расстёгнута и развевалась на ветру. Его штаны — будто вымочены в смеси белила, сажи и крови, сильно вытянутые на коленях, приспущены. Под пупком над резинкой серых трусов вилась густота волос. Улыбка испорченных чёрных зубов расширилась. — Ггимма, мы пришли за тобой, — хохотнул он и приподнял полиэтиленовый пакет и потряс возле виска.

«Это не тот, что во сне, — подумала Римма. — Но ведь всё это как-то связано… Откуда он знает моё имя? Зачем пришёл? — Она обернулась на стеклянные двери здания. — Потап, где ты, мой миленький?»

— Ггимма, гы-гы. — Дурачок медленно приближался: нет! — он наступал. Обеими руками он поднял пакет перед лицом и потряс.

«Господи, что это? — Римма отступила и наткнулась спиной на дверцу собственного «ягуара». — Что у него в пакете? Какая-то коричнево-блевотная жидкость».

— Ага, — дурачок покачал головой.

Римма вздрогнула: разве она произнесла вслух?

— Нет. Но мы знаем, что ты думаешь. Они идут за вами… Мы идём… И мы пришли… Приходим.

Холодная дрожь прошла по телу, Римма оцепенела, страх не давал шевельнуться. Кончики пальцев на руке так замёрзли, что она еле согнула их. Она хотела убежать, залезть в «ягуар», раствориться, но продолжала стоять и безвольно наблюдать за «малоумком»: но, раз он знает, о чём она мыслит, значит, не так всё просто в его дебильном виде.

Дурачок остановился в шаге от Риммы и открыл пакет. Запах человеческих экскрементов ударил в ноздри. И только вырвавшаяся изо рта жёлчь, и спазм в животе помогли ей сдвинуться. Но склонившееся лицо столкнулось с содержимым пакета. Римма хотела вдохнуть после собственной рвоты — как нос, рот, лёгкие наполнились жидкими фекалиями. Она упала на колени, выпученные глаза бегали по асфальту, рот старался поймать хоть каплю кислорода. Дебил хохотал. Он показывал на неё пальцем прохожим и радостно бил себя по коленям. Римма пробовала и вдохнуть, и выдохнуть, но в горле только раз булькнуло, и намертво утрамбовалось. Она упала на асфальт и затрепыхалась от удушья. Римма поняла, что сейчас умрёт.

— Мы ещё встретимся! — крикнул дурачок, хохотнул и, развернувшись, побежал по тротуару, иногда восторженно вскрикивая и подпрыгивая.

Люди, столпившиеся вокруг, с брезгливостью взирали на агонию Риммы, боялись подойти, зажимали ноздри от вони. Шестилетний мальчик в длинных красных шортах и чёрно-белой кепке, потолкал её лицо носком кеда. Мамаша за ухо оттащила сына и спрятала себе за спину.

И последняя мысль надежды посетила Римму: «Он сказал, что мы ещё встретимся?» Мёртвые глаза замерли на кровавых потёкших буквах билборда: «ТЕПЕРЬ ТЫ МОЯ, УТОПЛЕННИЦА».

Глава 12

1

Даниил положил трубку на рычаг бронзового ретро-телефона, печальный взгляд устремился на вечернее небо сквозь стёкла панорамных окон. Он редко курил, но теперь ему не терпелось затянуться вонючей сигарой и выпить чего-либо покрепче, наверное, вискаря. А он-то весь извёлся, целый день ни звонка от Потапа, ни звонка от Риммы: она вообще должна была приехать, когда петухи ещё не пропели. Даниил взглянул на столик, где красовался шикарный букет разноцветных роз, а в центре светились три белых лилии. Так всегда просила Римма, но так и не поведала — почему. Во взгляде, который она неминуемо отводила, всегда читалось, что для неё такое сочетание букета важно, или даже священно, или вообще крамольно. Правда, сначала она просила только тёмно-кровавые розы и лилии. Белые лилии. Это Даниил постепенно разбавлял красные розы с другими оттенками. И поначалу нехотя, даже с расстроенными чувствами, наконец, Римма привыкла к разнообразному букету. Иногда он дарил ей розы, разбавленные пионами или одни пионы, но непременно в центре должны быть три белые лилии.