Рыбья кость (СИ) - Баюн София

— Я же говорила, что Леопольд скоро позвонит. А ты не верила, — улыбнулся аватар, обернувшись, и Марш захотелось на нее шикнуть.

Но это было бы несправедливо — она делала только то, что сама Марш сделала бы пять лет назад. Постаралась бы смутить, сделать акцент на чем-то неуместном, а потом укусить.

Как она могла забыть, что раньше разменивалась на мелкие пакости.

Тогда она еще не сообразила, как заслужить уже приставшее реноме злобной неудачницы, виноватой даже перед нерожденными братьями и сестрами.

— Это я ему позвонила, — мрачно усмехнулась она. — Даже не звонила, раз уж на то… хм.

Леопольд смотрел на них молча, и Марш не могла ничего прочитать по его взгляду. Она только видела себя в отражении спящего экрана на стене, и собственный аватар рядом с собой.

Это, пожалуй, было жалкое зрелище. Марш и не замечала, что раньше весила чуть больше, и лицо у нее было скорее ехидное, а не злое, и длинные волосы ей, пожалуй больше шли, а уж о том, как уродовала проклятая повязка она и вовсе предпочитала не думать. А теперь вот пришлось.

Марш потянулась к фляжке во внутреннем кармане, но отдернула руку. Ей и так было стыдно перед Леопольдом, не хватало еще пить при нем!

— Возьми чашку, — подсказал Леопольд. — Но если хочешь курить или выпить…

— Нет-нет, — торопливо пробормотала она, сжимая горячий керамический бок.

— Конечно хочет, — удивился аватар, оборачиваясь к Леопольду. — Я последние годы занимаюсь только самосозерцанием и саморазрушением. О, кстати о разрушениях — тебе не нужно домой?

Марш только тяжело вздохнула. А чего она еще ожидала от себя.

— Зачем ей идти домой? — спросил Леопольд, и Марш почти физически ощутила присутствие камер.

И зажмурилась, ловя ускользающую ностальгическую тоску. Пусть это было неуместно, но оказалось что она так скучала по приемам!

— У нас свои методы терапии, — мечтательно ответил ее аватар, и в голосе отчетливо слышалось демонстративное ехидство.

Марш смотрела себе в затылок и с нежностью думала, какой же она была тварью. Безобидной, как она сейчас видела, но даже ей захотелось взять себя за зеленые курдяшки и хорошенько приложить лицом о стол.

Интересно, почему никто так не сделал?

Ах, да. Аве Аби!

— И в чем они заключаются?

Леопольд разглядывал ее аватар с холодным профессиональным любопытством, и Марш была за это благодарна.

Аватар обернулся, и Марш встретилась с собственным прозрачно-серым взглядом.

Она все понимала. Обе понимали.

Они обе знали, что Марш-Сегодня хочет, чтобы Марш-Вчера сама во всем призналась. Потому что она еще не переступила через то, важное, человеческое и настоящее. У нее не было осы.

«Скажи ему, — мысленно попросила Марш. — Скажи, я не могу. Не хочу сама показывать, во что превратилась».

«Ты ничего не сделала», — отвечали ее полупрозрачные глаза.

«Я собиралась совершить подлость. Настоящую. Не хочу, чтобы Леопольд от меня узнал… Это про глаз он поймет, потому что от этого только я страдаю. И это ради него… а пауки… пауки — это же ради себя».

«Но ты еще ничего не сделала. Если скажешь ты — Леопольд поймет, что ты изменилась. Осознала, что была неправа и стала лучше. Если скажу я — останется только подлость».

«Какая ты мудрая, — горько подумала Марш. — Ну и почему тогда мы здесь?!»

«Потому что Я превратилась в Ты».

Леопольд терпеливо ждал, наблюдая за их молчаливым диалогом, а Марш вдруг почувствовала, как серебристый шип с витой рукояткой выскальзывает, оставляя только пушистое и теплое облегчение.

Теплое, как кошачий мех. Тяжелое, как фарфоровый панцирь. И все шипы и проволока уходят, растворяются, впитываются в него.

И они не вернутся, никогда больше не вернутся!

Надо только признаться. Сказать, превратив будущую подлость в несбывшуюся подлость, и пусть спокойно спят рыжий Освальд и глупая Иви, и Даффи, который будет разочарован, наверное, даже зол, Даффи, который так и не узнает, на что злится.

— Это я поджигала дома.

— Что это такое?! — вдруг выдохнул ее аватар, хватая Леопольда за рукав прозрачными пальцами.

Марш увидела, как перекосилось ее лицо, но продолжала глупо улыбаться, позволяя себе задержать на губах след признания, которое должно было спасти ее, навсегда прогнав шипы и серебристые лезвия.

Пальцы провалились в лиловую ткань, а Марш медленно накрыла ладонью транслятор.

Призрак погас, а Марш, больше не пытаясь быть вежливой, вцепилась Леопольду в руку и дернула обшлаг.

…

Анни хмурилась и постоянно хваталась за чашку, но так и не сделала ни глотка, зато постоянно наматывала на палец пряди у висков. Потом отпускала, и они несколько секунд оставались завитыми, а потом медленно распрямлялись. Рихард молча смотрел то за ее руками, то в собственную чашку, где остывала заварка из пятого меню, отложенная для особого случая.

Надо же, случай есть, а настроения пить этот проклятый чай нет никакого.

С чего бы это. Ведь он даже посадил цветы.

— Ты к эфиру-то готова? А? Хочешь, мы с тобой вечером вместе в башню сходим? — наконец нарушил тягостное молчание Рихард.

— Я утром буду как всегда, — глухо сказала Анни. — А пока можно я буду ну… собой?

Рихард бросил тоскливый взгляд на спящие камеры. Может, это какая-то проверка? Может, сейчас надо выставить ее вон, велеть отсыпаться или рассказать про свои проблемы табуретке?

А можно еще отправить ее визуализировать. Как на первых этапах, сидеть в конвенте и генерировать с помощью сети свои главные желания, а потом собирать их в кластер.

Некстати вспомнился кластер Арто, из-за которого ее чуть не выставили в первый же день. Нужно все-таки доверять результатам тестов.

— Если бы ты сейчас визуализировала свои желания — что бы это было? — спросил он вместо ответа на вопрос.

— Окно, — без раздумий, слишком быстро ответила Анни. А потом нахмурилась: — Вот это.

— И что такого в моем окне? — тяжело вздохнул Рихард.

Никуда не деться от призраков Леопольда Вассера и Марш Арто. И почему-то ему казалось, что эти призраки печальны.

Рихард привык доверять чутью. И он чувствовал какой-то изъян в планах.

И пора уже было себе признаться, что нарисованные аэрографом зигзаги на подоконниках взорванных домов явно означали не зубы, а торчащие из рамы осколки разбитого окна.

Рихард не сразу это понял, потому что в тот момент смотрел на пол, и запомнил осколки на полу. Разноцветные стеклянные пятна вокруг окна. А Марш явно запомнила осколки торчащими из рамы.

— Потому что за ним ночь, — мрачно ответила Анни, наконец-то пробуя чай. — А я не хочу, чтобы утро наступало.

Это она? Марш взрывала дома вокруг центра?

Когда он последний раз ее видел, она была полностью опустошена. Он читал отчеты выпускавших ее врачей — Марш была из тех пациенток, о которых нельзя говорить ни при каких обстоятельствах. В отчете говорилось, что она из центра пойдет за мизарикордом даже не переодеваясь. Рихард очень постарался скрыть ее пребывание в центре, и не интересовался ее судьбой, потому что с чего бы ему искать девушку, с которой он никогда не был знаком, а если и был, то совсем ее не помнит.

Но если она выжила. Выжила, озлобилась еще сильнее и теперь устраивает поджоги?

То что? Здесь были карабинеры и карабинерские саперы. Допросили пациентов и персонал, а потом Рихард допросил всех по второму разу. Никто ничего не сказал. Никаких бомб не нашли, ни в центре, ни в башне, ни в хозяйственных цехах. Никто не проносил бомбы на территорию, никто не знал, кто мог бы их пронести, а сама Марш рядом с центром не появлялась. Поджигатели на всех записях были в масках и мешковатой одежде, и Рихард, конечно, никого не узнал.

Кто-то из гостей? Но при входе модификация Аби задавала всем прямой вопрос и бомб никто не проносил. Анализатор уровня убежденности у программы был не гражданский.

— Я тоже, — признался Рихард, давая Анни разрешение быть собой.

— Почему? Вы же поедете в такой город, где все должно быть лучше, чем здесь…