И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona"
— Улеб там сейчас, верно. Ты передай, что я к Любаве позже загляну.
Я с облегчением кивнула, впрочем облегчение мое тут же испарилось, потому что Добронега пошла вдоль по улице и, попытайся я сейчас уйти прочь от дома Желаны, Добронега могла обернуться и увидеть это. И что тогда делать? К тому же улица отнюдь не была безлюдной, а это означало, что мое внезапное бегство от ворот дома Желаны может вызвать вопросы. Я глубоко вздохнула и подошла к запертой калитке. «Насколько близки были Желана с Всемилой? Заметит ли та перемены? Вдруг ей суждено стать именно тем человеком, который откроет мой секрет?». Я стукнула в калитку и тут же вздрогнула от раздавшегося яростного лая, отступая подальше в опасении, что история с Серым может повториться. Очень долго к калитке никто не подходил. Я, признаться, устала ждать. Сначала мое сердце колотилось как бешеное, а потом я несколько раз глубоко вздохнула и приказала себе ни о чем не думать. Мне нужна была ясная голова. Хотя бы на несколько минут.
Наконец во дворе послышалась какая-то возня, детский голос прикрикнул на пса, раздался топот, и снова все стихло. Когда я уже отчаялась дождаться какого-либо ответа и всерьез решила уйти, за воротами звякнул засов и калитка с тихим скрипом отворилась. Передо мной стояла женщина возраста Добронеги. Я моргнула, потому что ожидала увидеть Желану, которая, по моему разумению, была едва ли старше Всемилы.
— Здравствуйте, — пролепетала я, поскольку женщина ничего не сказала — просто смотрела на меня, не отрываясь, и в ее взгляде не было ни капли дружелюбия.
— Чего тебе?
Глаза женщины были красны, будто она недавно плакала. Да и выглядела она как человек, оправляющийся от тяжелой болезни. Мать Желаны?..
— Я… к Желане, — растерянно произнесла я, разом вспомнив вчерашний вечер, когда Радим и Добронега повели себя совсем не так, как я могла ожидать, и сегодняшнее утро, когда все было настолько буднично, что я всерьез забеспокоилась о своем рассудке. И вот теперь в доме подруги Всемилы меня встретили будто лютого врага. Может, это другой двор? Может, Добронега ошиблась? Или, чего доброго, специально направила меня сюда. Я с усилием отвела взгляд от лица женщины и постаралась заглянуть во двор, почти ожидая увидеть там дружинников. Но, видимо, женщина специально приоткрыла калитку едва-едва. Мне было видно лишь угол дома и край колодезной крыши.
— Нечего тебе здесь делать! — я вздрогнула от резкого тона и вновь посмотрела на хозяйку дома. — Довольно беды ты принесла!
Беды? Я растерянно сделала шаг назад, разом позабыв все утренние волнения и сосредоточившись на том, какую беду я могла принести в этот дом. Я вижу-то их в первый раз, а Добронега и Улеб говорили, что Желана подруга Всемилы.
— Любава! — из глубины двора раздался хриплый голос Улеба.
Значит, это действительно дом Желаны, а Улеб и Любава зашли к ней утешиться рядом с внуком после смерти сына. Пока я придумывала, что сказать и как побыстрее закончить этот нелепый разговор, женщина отступила в сторону и калитка распахнулась на всю ширину. За спиной Любавы стоял Улеб. Выглядел он еще хуже, чем вчера. Я бросила взгляд на мрачную Любаву и явственно ощутила, что здесь горе и прийти сюда было очень плохой идеей.
— Проходи, — кивнул мне Улеб, потянув жену за руку прочь от калитки.
Мне совершенно не хотелось входить в этот двор, но выбора мне никто не предоставил. Я быстро оглянулась по сторонам и заметила, что прохожие с любопытством поглядывают в нашу сторону. Кто-то вообще откровенно остановился, чтобы посмотреть, чем дело кончится.
— Спасибо, — пробормотала я, входя во двор.
Большой черный пес тут же зашелся истошным лаем. Любава шикнула на него и замахнулась тряпкой, которую сжимала в руке. Пес заворчал и отошел к будке. Я сглотнула. Если Улеб предложит мне сейчас пройти в дом, я, пожалуй, откажусь. Что-то мне подсказывало, что у Улеба может не оказаться такой быстрой реакции, как у Альгидраса, а проверять на деле, успеет ли он оттащить пса, мне не хотелось.
За те секунды, пока я рассматривала собаку, Любава успела отойти к дому и прислониться к перилам крыльца, демонстративно сложив руки на груди: мол, мужа-то она послушалась, но своего отношения ко мне не изменила. Улеб хмурился и разглядывал меня так, словно не мог решить, с чего начать разговор.
— Я Желану хотела проведать, — пробормотала я. — Добронега сказала, что это… можно будет.
— Ты бы лучше…
— Любава! — перебил Улеб жену. Мне показалось, что, не будь у них горя, его голос прозвучал бы гораздо резче. А сейчас в нем были усталость и предупреждение: — Иди к внуку. Я сам.
Любава вздохнула, смерила меня напоследок тяжелым взглядом и отправилась в дом. Я смотрела на ее поникшие плечи, пока женщина не скрылась за дверью, и думала о том, что, какими бы ни были причины неприязни к Всемиле, сейчас я не могла осудить Любаву. Она потеряла сына.
— Не след тебе сейчас приходить, — оторвал меня от размышлений голос Улеба. — Видишь, как оно…
— За что она так? — я задала вопрос, не отрывая взгляда от закрывшейся двери.
Улеб не отвечал долго. Так долго, что мне пришлось обернуться к нему. Меня встретил напряженный взгляд.
— А сама как думаешь? — наконец произнес Улеб, и мое сердце дрогнуло. Я должна ответить?
Но Улеб нехотя продолжил:
— Коль не пропала бы ты, не рвался бы Радим так кваров рубить. И Радогость бы… — мужчина замолчал, не договорив. По морщинистому лицу пробежала судорога.
— Но ведь в этот раз они Радима… — пробормотала я, чувствуя обиду.
Ведь сейчас я вправду была не при чем! За что они так?
— Так Радогостю рана на рану пришлась, — хмуро произнес Улеб. — Тебя искали, думаешь, как цветы в поле собирали?
В голосе Улеба послышалась злость. И я вдруг подумала, что зря считала, будто он испытывает ко мне симпатию. Наверное, он так же, как и остальные свирцы, ненавидит Всемилу. Просто любит Радима, вот и сдерживает себя, притворяется… Я открыла было рот, чтобы извиниться, сказать, что сожалею и что, если бы я могла исправить хоть что-то, я бы… Но Улеб неожиданно зло добавил:
— Лучше бы та стрела все же Олегу досталась. Негоже было в волю Богов вмешиваться, вот Радогостя Перун и прибрал. Из-за этого все!
Я отшатнулась от злых слов.
— Так… нельзя говорить, — непослушными губами произнесла я.
— Понимала бы что… — устало ответил Улеб.
Злого тона как не бывало. Возможно, в нем и не было ненависти лично ко мне. Может, ему просто нужно было выплеснуть это. Я смотрела на испещренное морщинами лицо Улеба и прокручивала в голове его последние слова. По-видимому, Радогость был ранен при поисках Всемилы. Раз «рана на рану пришлась». Второй раз его ранили в бою на корабле. И это как-то связано с Альгидрасом… Какая стрела должна была достаться ему, а досталась сыну Улеба? Почему в этой дурацкой Свири вопросы возникают так стремительно, что я не успеваю не то что находить на них ответы, мне даже и обдумать их как следует не удается?!
Внезапно в доме послышалось негромкое пение. В женском голосе было столько тоски и нежности, что у меня по коже побежали мурашки. Я бросила быстрый взгляд на Улеба. На его лице появилась вымученная улыбка.
— Любава внука укладывает, — пояснил он мне, поминутно косясь в сторону чуть приоткрытого окна.
Желана так и не показалась из дома. Значит, видеть Всемилу она, как и ее мать, не хотела. Слушая негромкое пение, я отчетливо осознала, что я здесь лишняя, и наскоро попрощалась с Улебом, вызвав у него явное облегчение.
— Ты заходи, коль что понадобится, — сказал он мне у ворот, но от меня не ускользнуло, как торопливо он закрыл калитку, словно отгораживая своих домочадцев от меня, будто я вправду могла принести в их дом беду.
Только когда тяжелая калитка закрылась и с той стороны лязгнул засов, я поняла, что до сих пор сжимаю в руках корзинку, которую дала мне Добронега. Гостинцы так и остались у меня. По понятным причинам я не стала стучать в ворота во второй раз, а просто побрела куда глаза глядят. В моей голове все еще звучала тоскливая песня осиротевшей женщины, баюкавшей внука… И, несмотря на теплый летний день, я чувствовала озноб.
