Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)

Стоя на крыльце, ведьма близоруко прищурилась против солнца, оглядываясь. Адамантовые искры сверкали на голых ивовых ветвях. Помедлив, Ивка пошла туда. Ястреб сидел на корточках, прижимая к ладони ледышку, смотрел на ярко-синюю воду. Ивка остановилась у него за спиной.

— Болит?

Он пожал широкими плечами.

— Уходи. Указ об изгнании не был отменен.

Мужчина резко мотнул головой.

— Ты не нужен здесь.

— Пусть она сама мне это скажет.

Ивка неискренне рассмеялась.

— Разве такое говорят пограничнику и герою? Но тебе придется уйти.

Ледышка таяла, капли выбивали ямки в песке. Ивка вдруг заметила, что капли розовые.

— Ты все еще похожа на свои деревья.

— Ну да, Ястреб Крадок! Ты всегда умел добиться своего, — Ивка запнулась, вдруг понимая, что утратила всегдашнее хладнокровие, ведьмовскую выучку. Что кричит. И дальше говорила ясно и холодно (только губы, начиная очередное слово, вздрагивали). — Ты всегда стремился поймать неуловимое, огонь задутой свечи. А поймав, отбрасывал, как ненужное. Чтобы гнаться за новой причудой. И ни капли не думал о той, что остается позади. Ольга…

Он разом повернулся и вырос над ней, так что Ивка отшатнулась.

— А ты, — рыкнул он. — Ты думала о свекрови, когда Ветер привел в тебя в дом? Я помню, как ты стояла на верху лестницы — мосластая дурнушка. Только глаза — те же самые: серые, и ресницы пушистятся, — Ястреб вздернул ее лицо за подбородок, Ивка ощутила кожей липкость его крови. Она высвободилась, дернув головой:

— Еще бы. Девчонка — и герой, щит Берега против Черты. Кто устоит?

Ястреб хмыкнул:

— Ну-ну… А березняк на Русалье, невестушка? Кто вел?

Жарко заполыхали щеки. Ивка переглотнула.

И вспомнила вдруг, о чем мечтала юная: пусть не силой оружия, пусть силой ведовства, но стать щитом для Берега и остановить Черту вместе с Ястребом. Рядом. Пустое.

— Мне не нравится, — отчетливо сказал Ястреб, — что вы лишили государыню права решать. Что вы, как увечную девочку, оберегаете ее от всего: от смерти и от жизни, от боли и от любви. Черта движется. Так что же — не жить?

Леденела на ветру его кровь. Искрились ветви. И ведьма, глава ковена Кромы и ее духовный правитель, произнесла:

— Хорошо. Тебе позволено будет провести с государыней ночь от заката до первого луча. Но будут условия.

Свекор больно сжал Ивкины плечи:

— Говори.

Она высвободилась:

— Во-первых, ты поклянешься сразу же, на рассвете, уехать к себе на заставу и не появляться в Кроме до… цветения фрезии.

Ястреб кивнул.

— Во-вторых, ты не станешь похищать ее из дома.

Ястреб хмыкнул, но кивнул снова.

— Ты не станешь слать ей писем или еще как-то пытаться дать о себе знать. И не воспользуешься ключом.

— Картиной, что я нарисовал Юрке?

— Это ключ.

Ивка вздохнула.

— Слова пограничника с тебя достаточно?

— Ох, мужчина… Еще дашь мне залог. Ястребиные перья. Если ты действительно любишь, — Ивка увидела, как исказилось его лицо. — Не бойся. Я спрячу их в надежном месте. И верну, когда настанет срок.

Его глаза сделались не по-хорошему желтыми, губы дрогнули, он резко выдернул из-за пазухи ладанку на шнурке. Ивка приняла ее в ладонь, заглянула, сунула в складки юбки.

— Приходи на закате. Дай руку, заговорю.

Ястреб покачал головой. Отступил и растворился среди деревьев так мгновенно, словно привиделся.

Когда закат облизал розовым языком ящеричьи спины крыш, Ястреб стукнул дверным кольцом, и ему отворили.

Словно отгораживая от будущего, нахлынули воспоминания. Зря невестка удивляется, что он обошел сплетения. Этот странный дом — дом Луны на Ущербе, дом, куда приходит ночью Луна Молодая и прядет вечную пряжу из лучей, и свершаются еще многие таинства, ведомые лишь совам, кошкам и женщинам, помнил Ястреба мальчишкой и по-своему любил. Давным-давно, бросая все занятия и пренебрегая недовольством матери, нарочно проводил Ястреб на торгу время, бегал по мелким поручениям, помогал хозяйкам носить кошелки, подстерегая Старую Луну. Все твердили, что нету срока, что она еще спит, и никто не хотел указать этот дом. Грозили даже мальцу, что погибнет. Но Ястреб терпеливо ожидал и дождался: не хитрая старуха заманила глупыша — он сам, жаждая знаний, ломанулся в сети. Спешит, машет осенним хвостом лисица-судьба. Я вернулся. А рука — это так повредил, случайно.

— Меч оставь.

Бесцветная прислужница с поклоном приняла оружие и унесла. Ведьма Ивка улыбнулась краешками губ:

— Ну, иди.

И отворила высокую резную дверь.

В горнице было почти темно. Ястреб хорошо видел в темноте, но все равно приостановился, замер, впитывая в себя запахи и звуки забытого места: скрипучую песню сверчка, треск рассохшихся половиц, медленный звон капель, спадающих с оконных заледей на подоконник. Воздух был душновато-сладким, с привкусом горечи от дыма ясеневых дров, что просачивался сквозь дверные щели, и от горящего в лампаде масла. Пламя над ее широким стеклянным ободом иногда вздрагивало и срывалось от сквозняка, и тогда приторный жар сменялся ледяной свежестью. Морозные кружева заплели слюдяное оконце праздничной радугой. Между кручеными столбиками широкой кровати колыхались поддернутые парчовые занавески. Бок печи в торце круглился, блестел глазурью. Величаво рождались из темноты расписанные заморскими цветами стены. С пожелтевшей от старости штукатурки сияли вечными красками: охрой, лазурью, лазоревым[7]… Вились виноградные плети деревянных решеток, скользко взблескивали стеклянные гроздья. Древность и красота, соединясь в сумеречном мерцании, тянули из глубины разума то, что невозможно подозревать днем. Казалось, еще чуть-чуть, и завеса откроется. Ушло.

Ястреб тряхнул головой, словно сбрасывая паутину. Подошел к кровати. Государыня спала под меховыми и кожаными одеялами, почти беззвучно дышала. Груди Ястреба сделалось горячо под курткой и рубахой, он знал, что там, где сердце, разгораются на коже сейчас яростные синие линии. Ивка не солгала. Он, чтобы не мешала, сбросил куртку на кресло у постели, на тонко звякнувшую стеклянную чашку. Притронулся к теплой женской щеке. Позвал.

Государыня повернулась, застонала. Но не проснулась.

Больше часа старался Ястреб отыскать причину этого беспробудного сна. На теле не сыскалось царапин и уколов, в душных запахах горницы не было ничего такого, что склоняло бы ко сну сильнее, чем позднее время. В волосах не было зачарованных шпилек и гребней, как и прочих волшебных вещиц в постели и одеждах — Ястреб старательно вытряс их и прощупал каждый шов. По худому делу он собирался потрясти уже Ивку, но тяжелые двери были заперты до света. Да и ни в чем не нарушила условий договора лукавая, чтобы ей пенять. Ястреб бухнулся в кресло, раздавив неповинную чашку. Осененный, понюхал и даже облизал осколки. Неприятный вкус сонного питья обжег язык.