Лилия Баимбетова - Перемирие

Я медленно заплетала косу, пальцы привычно двигались, перекидывая длинные пряди, а мысли мои блуждали где-то далеко-далеко. Но история старшего брата Ольсы неожиданно заинтересовала меня.

Ах, двадцать семь крепостей Птичьей обороны жили совсем не так, как весь остальной мир. Все знают, что власть в Птичьих крепостях наследуется по женской линии, так испокон веков было и казалось естественным. Но впервые я подумала о том, что мужчину — мужчину, видящего примеры соседних князей и южных лордов, — может задевать возвышение женщин. Как Марлу должно быть обидно это — то, что он, происхождением равный князьям, в родной крепости не наследует даже лошади, даже пыли из-под ее копыт. Как ему должно быть обидно, что его отец, такой же сын благородной семьи, властвующей над крепостью Орла, тоже ничего не унаследовал в родной крепости и в крепости умершей жены тоже ни на что не имел права. Как близко они — крепости Птичьей обороны и северные княжества, как часто властительницы выходят замуж за удельных князей — и как же получаются такие браки? Ведь не она пойдет вслед за мужем, а ему придется запереть себя в жениной крепости, зная, что в случае новой войны с демонами из-за гор она, а не он, встанет во главе обороны. Как мужчины этого мужского мира соглашаются ставить себя в такое положение? И как вообще это случилось, почему Птичья оборона, охрана северных рубежей человечества (это сейчас здесь тихо, а ведь были здесь страшные войны — не чета нашим мелким южным стычкам), оказалась женским делом? Что это — пережиток древних эпох? Ведь Птичьей обороне уж не одна тысяча лет, а я читала как-то, что было время, когда женщины властвовали над миром. Видно, воспитание тогда было другое, потому что, глядя на Ольсу, не верится, что она могла бы властвовать над чем-то или даже встать во главе крепости, случись вдруг новое нападение нильфов.

— И что же, он теперь женится? — спросила я.

— Да я не знаю, только вряд ли, ведь его отец из крепости выгонит, это же как пить дать… Должен же Марл понимать, что ему выгодно, а что нет. Вообще-то он…

— Откуда сирень в это время года?

Ольса запнулась.

— Из оранжереи…. А знаешь, последний год вообще какой-то неудачный. Тут и эта история с Марлом. Все так и тянется, он с отцом не разговаривает, на меня огрызается, как дитя малое, ей-богу. И главное, Мила такая красавица, а та — крестьянка и есть крестьянка. Опоила она его чем-то, что ли? — задумчиво прибавила Ольса, — Говорят, есть такие настои, если выпьешь, влюбишься без памяти, или, например, разлюбишь, так, что противно даже смотреть на него будет. Может, его чем наоборот напоить, как ты думаешь?.. В деревнях умирают люди, еще пастухи у нас пропадали…. А тетушка Лайса говорит, что все началось, когда год назад один из пастухов нашел трупы на Ветровом перевале. Вроде бы это не к добру было. Тех мертвецов, правда, никто, кроме него, не видел, но Рольф клялся, что это были нильфы…

— Подожди, что ты сказала?

— Нильфы, — повторила Ольса с легким недоумением, — Никто, конечно, уже не помнит, как нильфы выглядят, но тетушка Лайса долго Рольфа расспрашивала и потом сказала, что это, наверное, были нильфы. Вообще-то эта моя тетушка та еще особа, но в прошлых временах она разбирается, что и говорить.

Так. Приехали. Шесть веков ничего о них не было слышно, и вот вам, пожалуйста, объявились — демоны из-за гор, великое зло Севера. Мне-то, конечно, и дела нет до здешних проблем. Как сказала Ольса? — моя война осталась за триста лиг. И начнись здесь заварушка, я просто уеду на юг, на свою границу и свою войну.

Отчего же меня так ужасает само это слово — «нильфы»? Такое чувство, будто помимо той памяти, которой я лишилась, есть у меня и другая — память крови, текущей в моих жилах, крови Даррингов. А ей, Зеленой властительнице, так легко произносить это слово! Слишком уж они расслабились здесь за шестьсот мирных лет, или она и впрямь неисправимо легкомысленна? Но нильфы! Я оставила свои волосы в покое и посмотрела на Ольсу.

— И что же с тех пор происходило?

— Как тебя объяснить? Ничего такого, но как-то тревожно стало. Иногда в горах пропадали пастухи. Некоторых потом находили. Мертвыми. И тела были сильно изуродованы.

— Что-нибудь еще?

— По деревням умирают новорожденные. И еще Адские псы часто воют по ночам. Говорят, это к большой беде…

— И это началось год назад?

— Да, — сказала Ольса, — около года назад, не раньше.

Она давно уже ушла, торопясь до завтрака распорядиться по хозяйству, а я все сидела на смятой, растрепанной кровати — во власти раздумий. Год назад. Год назад к нам, на западный участок Границы, где собирается обычно Совет хэррингов, приехали гонцы от Совета сонгов с предложением о заключении временного мира. И вот четверку Воронов занесло на триста лиг к северу от Черной речки. Через две недели ляжет снег, для Воронов и сейчас здесь слишком холодно, но они едут — все дальше и дальше на север. Судя по донесениям лазутчиков и видениям хэрринга, едут бесцельно, словно наугад. Скоро они будут здесь. Не завтра и не послезавтра, потому что я их еще не чувствую. Но они приедут. И что я тогда буду делать, интересно?

Постучавшись, в комнату заглянула высокая девушка со светлой косой, и, вытирая руки о передник и кланяясь, сказала мне, что все господа уже собрались в столовой и ждут только меня. Я кивнула ей, но не двинулась с места. Все так же, подогнув под себя ногу, я сидела на своей сиреневой кровати и смотрела прямо перед собой, охваченная странным, печальным, немного суеверным чувством. А ведь я вернулась. Я снова — на Севере. Всего двадцать-тридцать лиг отделяли меня от моего позабытого, но так долго мучившего меня дома. Это расстояние можно было одолеть за один, даже короткий северный, день. Так близко! Двадцать лет я не была так близко к своей крепости.

Хотя не стоило себя этим терзать. Ностальгические визиты все равно не грозили мне, никто нынче не знал, где находится моя крепость. Она всегда была скрытой, туда не ездили крестьяне, не являлись гости из соседних крепостей — был ли смысл в подобном положении вещей, я не знаю, но у Птичьей обороны свои законы. А потом что-то случилось, и из Кукушкиной крепости перестали приходить вести. И было это пятнадцать лет назад.

Я все это знала. История была известная. Кукушкину крепость искали, но так и не нашли, казалось, вот тут она и должна быть, но ее не было. Об этом даже баллады пели — когда я была еще маленькой и жила в детских казармах, — а потом баллады эти забылись.

А мне казалось, что вот сейчас я выйду из этой комнаты и увижу свою жизнь, такую, какой она должна была стать. Но не стала. Странное это было чувство — словно готовишься к встрече с привидением.