Шимун Врочек - Животные

Кирилла Мефодьевича криком вынесло из кабинета.

Рев прекратился.

— Так вот, Юрий Серафимович, — сказал начлаб совершенно обыденным, очень спокойным тоном. После жутких воплей тишина, казалось, давила на уши. — Мы вас заждались, если честно. Машина См… вычислитель наш стоит. И работа, соответственно, тоже. Кстати, вы уверены, что справитесь?

Баланов пожал плечами. Его все еще трясло.

— Вы рискуете, не я, — ответил он честно. — Техника ваша мне пока не знакома. В эксплуатации я ее не видел. Что, где, зачем, как понимаю, разбираться придется на нерабочей машине. Правильно? Так каких гарантий вы от меня хотите?

— Откройте, — начлаб показал на металлический шкаф, занимающий весь дальний угол кабинета. — Посмотрим, какой из вас специалист.

Баланов вскинул голову, в три шага пересек кабинет — и со злости чуть не выдернул дверцу шкафа. Противный металлический скрип…

Долгое время Баланов молчал.

— Откуда? — только и смог сказать он. — Такая красота.

Агрегат, похожий на громоздкую печатную машинку с переводной кареткой, белыми цифровыми клавишами, черными функциональными. Выполнен в обычном советском стиле: никакого изящества, это лишнее. Эдакий голубой бегемот, на левой стороне — металлическая эмблема: «Счетмаш», Курск.

Электро-механический калькулятор ВМП-2. Год начала выпуска: 1957. Мечта.

Бегемот смотрел на Баланова из шкафа и, кажется, собирался подмигнуть.

— И заметьте, прекрасно работает, — сказал начлаб.

Баланов не ответил. Машинально сунул руку в карман, ожидая встретить холод пластмассы. Прикосновение к дешевой безделушке сейчас бы успокоило Баланова — показало, что он еще в реальном мире; в мире, который не исполняет твои желания так мимоходом.

В кармане было пусто. Баланов пошевелил пальцами, провел по складкам, вдруг закатилось — бесполезно. Брелок с моделью исчез. Что ж, невелика потеря, подумал Баланов, глядя на «бегемота».

— МЕФОДЬИЧ, ЧТОБ ТЕБЯ! — перешел на знакомый рык Стекловодов. Баланов от неожиданности пригнул голову. Рев давил на перепонки. Казалось, стена кабинета прогибается и идет трещинами, не в силах противостоять мощи этого первобытного темперамента. — ТЫ ГДЕ?!

— За дверью, — ответили за дверью.

— ТАК ЗАЙДИ!!

— А знаете, Юрий Серафимович, я вам эту штуку, пожалуй, подарю, — начлаб улыбнулся с неожиданной теплотой. Переключатель «кнут/пряник» с отчетливым щелчком перескочил на отметку «пряник».

У Баланова закружилась голова.

Не то, чтобы он привык к доброте начальства — но так открыто и честно подкупали его в первый раз. Сейчас начлаб скажет: «и это будет ваше, Юрий Серафимович. Только почините нашу чертову Машину».

Начлаб сказал:

— Забирайте, Юрий Серафимович.

— Сейчас? — в первый момент Баланов растерялся.

— А чего ждать-то? — резонно сказал Стекловодов. — Для меня это все равно кусок железа.

— Действительно, — Баланов потер висок. Навалилась какая-то потертая, равнодушная усталость. Несколько лет мечтал найти такую вот штуку, ночей не спал, все чердаки облазил — а тут в руки дают и денег не спрашивают, — но радости почти нет. Как отрезало.

— Сколько она весит? — Коршун смотрел без энтузиазма. Видимо, предчувствовал, кому придется на своем горбу тащить Балановскую красоту.

— Килограммов двадцать пять, — подсказал Стекловодов.

— Восемнадцать, — Баланов назвал цифру по памяти. Настоящему коллекционеру стыдно не знать таких элементарных вещей — особенно о предмете страсти. — Нормальный вес. Дотащу как-нибудь.

Официально, но крепко пожали друг другу руки. Баланов обхватил «бегемота», поднатужился. Блин! Тяжеленная у меня мечта, подумал он. Зато уж действительно: голубая — что есть, то есть.

— Рассчитываю на вас, Юрий Серафимович, — сказал Стекловодов веско, прежде чем закрыть за гостями дверь. — Не прощаюсь.

Пока они шли по коридору, кислое лицо Кирилла Мефодьевича постепенно разглаживалось, возвращаясь к привычному своему выражению. Покрытая капельками пота залысина красиво блестела в мягком свете ламп.

— Как вам понравился шеф? — спросил Коршун.

— Он всегда у вас такой… — Баланов замешкался, шевельнул пальцами, пытаясь подобрать нужное слово, — такой эмоциональный?

Коршун тяжело вздохнул.

— Как бы вам, Юрий Серафимович, подоходчивее…

— Я понимаю, — сказал Баланов.

3

— Я тучка, тучка, тучка, — пробормотал Баланов, разматывая провода тестера, — я вовсе не медведь… — он прикрепил красного «крокодильчика» к схеме. — А как приятно тучке… да по небу… — закрепил второй контакт, — лететь…

Взглянул на прибор. Стрелка качнулась и встала на середине шкалы. Нормально. Можно двигаться дальше. Баланов «прозванивал» шлейфы на автомате, отключив голову. Опыт: руки сами делают все, что нужно.

Мощная лампа на стальной треноге, притащенная со склада по его просьбе, продавливала темноту, как экскаваторным ножом; сильно нагревала спину даже сквозь одежду. Баланов повел лопатками и понял, что взмок — работать под лучом этого прожектора было тяжело и душно, а без него видимость сводилась к нулю. Как на сцене, под огнями рампы, подумал Баланов. «В роли Ричарда Третьего — приглашенная звезда, артист Больших и Малых академических театров!» Баланов хмыкнул. Вслед за ним хмыкнуло эхо.

Ослепительно белый, жесткий свет проявлял из черноты развороченные внутренности Машины Смерти — ряды приборных шкафов, этажерки полок с печатными платами, связки проводов, похожие на толстых отожравшихся удавов. В глубинах Машины, до поры затаившись, тихонько позвякивали тысячи электронных ламп.

Тишина угнетала. Казалось, за границами белого конуса нет ничего — совсем ничего. Темнота, мрак, космический холод, безжизненные пространства одиночества и тоски. Остался только фрагмент Машины, участок выбеленного щербатого бетона, сам Баланов — и все. Только это существует, только это висит в пустоте. Cделав шаг за границу белого света, ты исчезнешь. Там все исчезает.

— Это какие-то неправильные пчелы, — сказал Баланов громко. По залу прокатилось эхо, увязло в углах.

Он отложил тестер, выпрямил затекшую спину, посмотрел на часы. В работе и тишине потерялось ощущение времени — а уже, оказывается, пора обедать. Он потянулся, покрутил головой. Хрустнули позвонки. Снова посмотрел в глубь Машины, туда, где поблескивало стекло. Лампы. Баланов любил электронные лампы, обожал их теплое свечение; и в усилителях они звучали тепло и мягко — в отличие от жесткого транзисторного звука. Но эта Машина… С ней было что-то не так. Она его пугала. Ощущение было иррациональным, необъяснимым.