Редьярд Киплинг - Корабль, который стал кораблем

— Но, между прочим, я добился некоторой подвижки, — торжествующе заявил килевой пояс, и был прав: все днище облегченно вздохнуло.

— Мы никуда не годимся, — зарыдали внизу заклепки. — Нам приказали, нам приказали не отступать, а мы отступили, море хлынет внутрь, и мы вместе уйдем на дно. Сперва нас ругают за то, что мы всем мешаем, а теперь мы лишены даже сознания выполненного долга.

— Вы только не говорите никому, кроме того облака, в котором я в последний раз отдыхал, — утешающе прошептал Пар, — но, между нами, рано или поздно это должно было произойти. То, что вы капельку сдвинулись, было неизбежно, и вашей вины в том нет. А теперь держитесь, как прежде.

— Что толку? — лязгнуло несколько сот заклепок. — Мы сдали, сдали, и чем скорей мы признаемся, что не справились и что корабль скоро рассыплется, тем лучше. Пусть нам срезает головки, такого напряжения ни одна заклепка не выдержит.

— И не должна, — отвечал Пар. — Распределяйте усилия между собой.

— Можете распределять между собой мои усилия. Я вываливаюсь, — сообщила заклепка в одном листе носовой обшивки.

— Ты вывалишься — все вывалятся, — зашипел Пар. — Это заразно, как чума. Кстати, я знал заклепку на одну восьмую дюйма толще, чем ты, на проходе всего-навсего в десятьсот тонн, кажется, и не ошибаюсь. Она чуть-чуть высунулась из гнезда, когда море начало волноваться — гораздо слабее, чем сейчас, — за ней посыпались все ее соседи на стыках, Обшивка разошлась, как непрочный шов, и я еле успел уйти в туман, а судно пошло ко дну.

— Какой позор, — сказала заклепка. — Толще, чем я, и на пароходе с вдвое меньшим тоннажем? Предательница! Мне стыдно, что мы с ней родня, сэр, — и Она вцепилась в свое гнездо крепче, чем раньше. Пар усмехнулся:

— Ты ведь понимаешь, — серьезно продолжал он, — что заклепка и особенно на твоем месте — это практически единственная незаменимая деталь в корабле.

Он только что нашептывал то же самое каждому Куску Стали, но не признался в этом. Правды не надо говорить без крайней нужды.

А «Димбулу» качало и швыряло, кренило и бросало, она валилась попеременно на оба борта и, как ужаленная, подскакивала на волнах, ее нос рыскал во всех направлениях и зарывался в воду, потому что шторм бушевал в полную силу. Вокруг было черным-черно, белела лишь пена, срываемая ветром с высоких волн, и в довершение сплошной пеленой хлынул дождь. В полнейшей темноте было не различить поднятую к лицу руку. Тех, кто работал под палубой, это не волновало, но фок-мачта пришла в отчаяние.

— Все кончено, — жалобно проскрипела она. — Нам не под силу совладать с заговором. Осталось одно…

— Ррра-а-а! Ррру-у-у! — заревел Пар, вырвался из сирены и взмыл над оторопевшей палубой. — Не пугайтесь, я просто хотел предупредить тех, кто, может быть, оказался сейчас поблизости.

— Ты что, считаешь, что кто-нибудь еще кроме нас вышел в море в такую погоду? — с хриплым выдохом спросила труба.

— Множество судов плывет в море, — ответил Пар и прочистил глотку: — Р-ррра-а! Брр-ру-у! Грр-ра-аррп! Однако тут задувает! А ливень какой!

— Нас затопило, — сказали шпигаты. Их заливало всю ночь, но когда сверху полил дождь, они решили, что наступил конец света.

— Держитесь, все в порядке. Через час-другой станет легче. Ты смотри, как ливень льет, а ведь надо плыть вперед. Ррр-ра-аа! Ррр-ру-рр! Грр-р-руу! По-моему, море успокаивается. Если я прав, вы скоро узнаете, что такое бортовая качка. Пока что вас только килевая мотала. Как там у вас, в трюме? Нет ощущения, что не так все страшно?

Все, кто имел голос на корабле, стонали и скрипели по-прежнему, но уже не так громко и не таким паническим тоном, как раньше. Корабль под ударами моря не вздрагивал весь, как кочерга, брошенная на пол, а мягко покачивался, как хорошая клюшка для гольфа.

— Мы совершили потрясающее открытие, — один за другим послышались голоса стрингеров, — открытие, которое в корне меняет ситуацию. Впервые в истории мореплавания мы обнаружили, что стягивающее усилие бимсов и распирающее усилие шпангоутов фиксирует нас в правильных положениях, благодаря чему мы можем выдержать давление, не имеющее аналогов в истории морских экспедиций.

Пар поспешно обратил смех в рев туманной сирены, а когда успокоился, сказал:

— Какой блестящий ум у вас, стрингеров, какая мощь интеллекта!

— Мы тоже, — вступили в беседу бимсы, — не менее гениальны и изобретательны. Мы пришли к выводу, что пиллерсы существенно помогают нам. Они нас поддерживают, когда сверху обрушивается страшная тяжесть морской воды.

«Димбула» с жутким креном провалилась в водяное ущелье и судорожным рывком внизу выпрямилась.

— А вот теперь — слышишь, Пар? — настилы и переборки в районе носа, а в особенности — кормы поддерживают нас и помогают удерживаться от распрямления.

Шпангоуты говорили голосом серьезным и уважительным, как говорят те, кто в первый раз в жизни набрел на новую мысль.

— Я — всего-навсего легкомысленный бродяга, — ответил Пар, — но по роду деятельности бывал под очень высоким давлением. Рассказывайте дальше. Вы так сильны, и все, о чем вы рассказываете, так интересно!

— Смотри на нас и учись, — вмешались листы кормовой обшивки. — Задние, приготовьсь! Вон идет такая волна, какой мы еще не видели. Держись, заклепки!

Чудовищная громада с маху грохнулась сзади, но в сутолоке и суете схватки Пар слышал быстрые четкие реплики стальных элементов конструкций, боровшихся с разными по величине и по направлению напряженными:

— Тише, не зажимайся, а вот теперь стой, держись! Прямее! Подайся чуток! Не забывай о краях — прими на себя, — наперекрест передай! Не отпускай, прихвати края крепче! Гони воду вниз — все, уходит!

Волна умчалась в темноту со словами: «Это ваш первый рейс? Что ж, неплохо!», и позабывший, что такое сухая палуба, корабль задрожал в такт машине. Все три цилиндра побелели от соленых брызг, проникавших сквозь люк, белой опушкой оделись паропроводы, даже начищенная медь основания была в грязных пятнах, зато цилиндры научились работать с паром, смешанным наполовину с водой, и бодро стучали поршнями.

— Как дела у самого совершенного создания человеческого гения? — спросил Пар, клубясь в машинном отделении.

— Ничто не дается даром в юдоли слез, — ответили цилиндры, славно проработали не один век, — и очень мало за семидесятипятифунтовую головку. Последний час с четвертью с трудом выжимаем два узла! Для восьмисот лошадиных сил унизительно, другого слова не подберешь.

— Все лучше, чем дрейфовать кормой вперед. Вы стали, как бы это сказать — немного опытнее, а?