Александр Чернобровкин - Были древних русичей

Поп проверил монету, впившись в нее белыми крупными клыками, довольно улыбнулся и спрятал в загашник под рясу. Благословив ката, протянул ему серебряный крест для поцелуя.

Кат приложился потресканными губами к багровому камню, на котором играли золотистые отблески, обслюнявил его и будто слизал отблески. И так и стоял, не разгибаясь, пока священник не скрылся за верхней дверью. Очнувшись, подошел к лавке, порылся под покрывалом, серым в рыжих подпалинах. Находку сжал двумя руками, осторожно вынул из-под покрывала, поднес к горну. Потемневший от засохшей крови узелок упал в самый жар, на раскаленные, золотисто-красные угли, запрыгал, как живой, и вдруг взорвался синим пламенем, испускающим черный жирный дым, который завертелся воронкой и стремительно вылетел в дымоход. Из горнила сильно пахнуло серой.

Ведун

Посреди лесной поляны рос дуб в три обхвата, величественный, как идол, с кроной густой, широкой и настолько высокой, что казалось, будто достает до облаков, и, глядя на нее, у многих возникала мысль, а не вырий ли это – мировое райское дерево, у вершины которого обитают души умерших? Толстыми темно-коричневыми корнями, похожими на птичьи пальцы, вцепился дуб в землю, покрытую неяркими лесными цветами, зеленой травой и почерневшими прошлогодними желудями. На согнутом в суставе пальце-корне сидел ведун – старик с цвета потемневшего серебра волосами, длинными, вьющимися, разделенными на прямой пробор, бородой по пояс и кустистыми бровями, нависающими над глубоко сидящими глазами, почти полностью закрывая их, одетый в белую с красно-синей вышивкой по вороту рубаху навыпуск и черные штаны. Он держался двумя руками, серо-коричневыми, будто прокопченными и покрывшимися пылью, за посох, который верхним концом лежал на правом плече, а нижним упирался в землю между босых ног, тоже серо-коричневых, со светло-серыми ногтями и сильно выпирающими плюснами. Слева от старика лежал волк с шерстью цвета потемневшего серебра, примостив корноухую голову, со шрамами от рысьих когтей, выцарапавших правый глаз, на передние лапы, широкие, со сточенными когтями, которые, казалось, не смогут удержаться, заскользят на утоптанной, прорезанной трещинами тропинке, ведущей от леса мимо дуба к просевшей в землю хижине. Стояла она неподалеку от дуба, крона нависала над ближней ее четвертью и накрывала тенью всю полностью, как бы пряча и от любопытных взглядов, и от солнечных лучей. Другая тропинка, короче и уже, вела от хижины к роднику, чистому и звонкому, убегающему тонким ручейком вдоль первой тропинки в лес, где замолкал, с трудом пробиваясь через завалы прошлогодней листвы. И человек, и зверь, не шевелясь, слушали веселый перезвон воды и смотрели в ту сторону, куда убегал ручеек. Смотрели равнодушно, наверное, не было уже ничего на земле, что могло удивить их, нарушить их покой, лишь иногда волк прял куцыми ушами, то ли настороженно прислушиваясь к чему-то еще, то ли реагируя на укусы блох.

Зверь тревожно дернул головой, оторвал ее от лап. Пасть приоткрылась, обнажив стертые желтые зубы, а черный, поблескивающий нос зашевелился, принюхиваясь.

– По делу едет, в первый раз, – тихо произнес ведун, – часто останавливает коня, решает, не повернуть ли назад, от греха подальше. Муж зрелый, осторожный и истинно верующий.

Волк, будто поняв слова человека, положил голову на передние лапы и прищурил левый глаз, наблюдая, как из леса на поляну выезжает на кауром жеребце широкоплечий мужчина лет сорока с небольшим. Открытое лицо его было загорелым и обветренным, темно-русые с проседью борода и выглядывающие из-под зеленой шапки волосы – аккуратно подстрижены. Одет в темно-зеленый полукафтан с обтянутыми желтой тканью пуговицами и штаны и коричневые юфтевые сапоги с загнутыми вверх носками. Сильной рукой всадник сдержал шарахнувшегося, почуяв волка, жеребца, стегнул нагайкой, заставив везти себя к дубу. Остановился в саженях трех, спешился и, удерживая за повод перебирающего ногами и испуганно косящего глаза коня, снял шапку и поклонился, не глубоко, но с уважением.

– День добрый!

– Здравствуй, – тихо ответил ведун.

– Прими скромные дары, – сказал мужчина, снял с жеребца переметные сумы, подошел к старику и положил у его ног, показав содержимое: окорок, колбасы, кренделя, бутылки заморского вина и туесок с медом.

– Спасибо, – поблагодарил ведун, глядя не на дары, а на волка, который приподнял морду и жадно зашевелил носом, принюхиваясь к сумам. – Поторговал с барышом – так?

Мужчина удивленно посмотрел на него, ответил робко:

– Истинно так.

Ведун пригляделся к украшенному янтарем кошелю, висевшему на узком, с серебряными бляшками поясе.

– Как там варяги – не грозят войной?

– Не до нас им, между собой воюют, – уже не удивляясь, ответил купец.

– Опять к ним поедешь или в Орду?

– Опять к ним: торг больно хорош.

– Ты здоров, дела в порядке, не прелюбодей, и жена должна быть под стать мужу, значит, из-за детей беспокоишь, из-за сына, – поразмышлял вслух ведун. – Ну, сказывай, что натворил отрок.

Купец еще раз поклонился, теперь уже до земли.

– Помоги, век не забуду, отблагодарю!..

– Если в моих силах будет, – остановил ведун. – Что стряслось?

– Погиб сын. И умер не сразу, а не успел сказать, кто его: пуля в голову попала, без памяти был… Два года я у нехристей просидел: смута у них была, шибко на дорогах шалили. Мои решили, что еще на год задержусь, сын не утерпел и с чужими купцами к варягам на торг подался. Обоз как раз мимо шел, сын и пристал к ним, товара взял много. Вернулся я, подождал, надеялся, по первому снегу возвратятся., а на Николу-зимнего подался следом. И разминулся. На Рождество привезли его, беспамятного. Сказали жене, что ночью напали на их обоз и подстрелили сына. Ну, это частенько бывает, такова доля купеческая. В этот раз и на нас разбойники нападали, однако мы быстро охоту отбили, люди у меня ученые и смелые, один к одному молодец… Только вот что странно: вместе с сыном погиб и помощник его, холоп верный, а из ихних людей погиб ли кто – одному богу известно, и ни товара, ни барыша у сына не оказалось, мол, в кости проиграл да на гулящих девок потратил.

– А был раньше за ним такой грех?

– Да откуда?! Я бы не допустил!.. Хотя, конечно, любил он игрища и с товаром сам впервые пошел. Но ведь и холоп был к нему приставлен, жена наказала: отцовской рукой, если что.

– Думаешь, купцы на барыш позарились?

– Думай не думай, а странно все. И жена подметила: не договаривали они что-то. Да и знаю я их, торговал как-то в одной артели с ними: не чисты на руку, сами попадутся и тебя под монастырь подведут… Помоги, подскажи, кто сына загубил? А я в долгу не останусь! – Купец опустил руку на украшенный янтарем кошель.