Денис Юрин - Тайны Далечья

– Не погуби, смилуйся! – рыдая от искреннего отчаяния, кинулся писарчук мужику в ноги. – Мне без тя никак нельзя! Меня ж со свету сживут, да и деревне горько придется!

– Милостынь не подаю, – сурово произнес ведун и, ухватившись сильной рукою за Николкины волосы, одним рывком поднял его с колен. – Помогу я тебе сынка барского от смерти спасти, но только коли обещание дашь, что после мне службу сослужишь.

– А что делать-то? – не на шутку испугался писарчук. Подумалось ему, что хочет колдун его чистую душу пленить да склонить к богопротивному делу…

– Хворь, что с барином молодым приключилась, мне ведома, – не обратив внимания на вопрос, произнес хозяин поляны. – Вот в этом кувшине зелье целебное. Три дня и три ночи им поить мальца надобно, а наутро четвертого он здоровее и батюшки своего, и всех его дружинников будет! Коли слово даешь, твой кувшин! Нет – для другого посланника приберегу. Может, тот меньшим дураком окажется…

Еще пуще зарыдал Николка и головою закивал в знак согласия. Страшно ему сделалось обратно с пустыми руками возвращаться. Представилось вдруг, какой казни суровой да изощренной его осерчавший барин придаст.

– Держи, заячья душонка! – Рассмеявшись, колдун сунул кувшин в трясущиеся руки писарчука. – И помни, паря! Долг платежом всегда красен! Коли сам его не отдашь, я возьму… но только не обессудь! Теперь же ступай, нечего сырость тут разводить и зверушек пугать!

Сделал Николка шаг, голова у него закружилась, ноги подкосились, и упал он без чувств.

Дней сорок, а то и более миновало с тех пор, как Никола в деревню возвратился. Сам-то он ничего не помнил, но мужики говорили, пришел он из леса утром следующего дня грязный, весь в порезах и ссадинах. Взор затуманенный, неосмысленный; кувшин к груди прижимал и изо всей мочи кричал, что в нем барского сына спасение. На людей бросался, требовал, чтоб его к барину немедля отвезли, да сосуд с целительным зельем от рук чужих берег. Решили односельчане, ополоумел парень. Оно и понятно, встречу с колдуном могущественным не каждому дано пережить. Утихомирили его старым дедовским способом, то бишь ударили пару разков оглоблей по голове да на лежак мягкий оттащили, где молодец без сознания дней семь-восемь и провалялся.

За то время много чего произошло. Как ни кручинился староста, а пришлось ему самому кувшин в барскую усадьбу везти. Хотел хитрюга вместо себя кого другого послать, но дураков не нашлось, а безродных, кроме Николки, в деревне не было. Вернулся он через пять дней, веселый, раскрасневшийся, захмелевший; тут же всех мужиков собрал и стал перед ними отчет держать, а точнее, хвастаться, как барин его в хоромах своих принимал, а слуги раболепные его холили и лелеяли.

Сперва осерчал барин и чуть на дыбу старосту не вздернул за то, что тот без колдуна к нему заявиться осмелился. Однако зелье все же опробовал, а как оно помогать стало да хворь выводить, сменил гнев на милость. Старосту, как равного, кормил да поил, а затем, когда сам в путь обратный провожал, на мече поклялся, что отныне оброк с деревни лишь половинный, а за недоимки мужиков не батогами бить, а лишь вполсилы плетьми потчевать будут.

Обрадовался люд деревенский и стал за здоровье старосты кружки поднимать да старика мудрого восхвалять, который так ловко исхитрился сложное дельце уладить. Невдомек простакам было, что далеко не все их старшой рассказал, что умолчал пройдоха прижимистый про кувшин из-под зелья, который барин деревне вернул, но только не пустой, а по самое горлышко серебром наполненный…

Николка же на том пиру не гулял, и потом его досыта за заслуги не потчевали. Очнулся же писарчук не в сарае у старосты, где обычно ночевал, а в старенькой избушке у деревенской околицы. Бояться его люди стали, бояться да сторониться. Кто живым из запретного леса выбрался, тот точно с нечистой силою дружбу завел и душу свою ей на поругание отдал. Даже староста, и тот его стороной обходил да грамоты писать больше не заставлял.

Сперва кручинился парень, что незаслуженно в опалу попал, но потом возрадовался. Правду говорят: «Нет худа без добра». Работать его больше не заставляли, забижать опасались, а вот кормили исправно. Каждый день на пороге его хлипкой избушки появлялись краюха хлеба, вкусности разные да крынка свежего молока. Вначале не понимал писарчук, если его нечестивцем считали, то почему прочь не прогнали или в ближайшую церковь на излечение духовное в путах не отправили. Вскоре же стало ясно, что хоть соседи и боялись порчи, от него якобы исходящей, но по крестьянской привычке считали, что в хозяйстве любая палка сгодится, что каждый человечек в деревне на что-нибудь да нужен. Изгнать-то дело нехитрое, а вот если у барина вновь сынок приболеет иль кто еще из родни, кому тогда в лес за зельем идти?

В общем, жизнь у парня пошла совсем по-другому, он уж и думать-то позабыл, что когда-то в услужении у старосты ходил, вольным человеком себя почувствовал. Не уважали его, не любили, но боялись и не трогали. Кто с детства в сиротах, тому и это в радость! Все б хорошо, да вот только деньков через сорок, как барчонок выздоровел, напомнил о себе лесной колдун.

День тогда погожий был, решил Николка прогуляться. Только от околицы отошел, а из кустов волк на него напрыгнул, но не загрыз, а лишь повалил на землю, пару раз для порядку перед носом клыками щелкнул да человеческим языком молвил:

– Весть тебе, человек, ведун шлет! Пришла пора должок отдавать! Завтра к ночи в лес ступай и смотри, чтоб никто, ни одна живая душа за тобой не увязалась!

Передал послание Серый и снова в кусты. Николка же сам не свой! Времени-то ведь много прошло, надеялся парень, что колдун про уговор запамятовал или передумал, решив, что писарчук трусливый для дел его темных не нужен.

Побежал Николка домой, заперся в избушке, окна изнутри заколотил, окропил пол со стенами святой водой, на самый худой случай топор заточил и думу стал тяжкую думать. Не хотелось ему в лес возвращаться, всякое там случиться могло. Не только за себя парень боялся, но и за других. Одному бесу известно, что колдун проклятый удумал.

«Ладно, если злодею лишь моя душа горемычная понадобилась, а если он через меня всю деревню погубить вздумал? Подчинит своей воле, заставит топор в руки взять да весь честной люд в округе порубить, – гадал Николка, твердо решив и в лес не идти, и из избы не высовываться. – Говорят святые отцы, что лишь три ночи продержаться нужно, а там нечистая сила сама и отстанет. Отступится от меня колдун, мне б лишь это время продержаться! Ничего, надежда есть, слабы чары черные на освященных землях, не сможет он за опушкой леса в полную силу колдовать!»