Дмитрий Володихин - Война обреченных

– Тоже… Хозяина. Сдохнешь, если не будешь перемениться. Усвой. Да? А лучше беги. Да?

– Почему ты мне это рассказал?

Хамар почмокал губами, как старая перечница какая-нибудь, как говенная пенсионерша.

– Мне нравится твой… твое тело. Сильное тело. Красивое тело. Я… ухожу. Я уже почти в дороге.

– В дороге?

– Да. Путь… к Молодым Хозяевам… долог. Сначала моей… моему… телу… надо хорошо-хорошо закончиться.

– Умереть?

– Да, умереть, у твои… язык плохой… бедный. Слова простые… бедные…

– Зачем я тебе теперь, Хамар?

– Ты будешь… поцеловать меня и закончить меня. Умереть меня. Понял?

– Убить?

– Да. Сейчас. Я маг. Сам не будет могу. Будет долго мучиться. Мои боятся меня. Ты будет помогаешь мне?

Я задумался. Старое дерьмо сообщило мне массу полезных вещей. Это так. Но если я его убью, во что мне встанет его смерть? Мосел прикончил великого шамана! Порежем его на шмотья!

– Что со мной сделают твои люди, Хамар?

– Если откажешь… будут убить тебя.

Похоже, эта гнида все предусмотрела…

– А если не откажу?

– Ты будет мой муж. Одна… по вашему… три минуты… Да. Потом будешь один из двадцать три мои наследник. Будешь часть мои рода. Готов?

– Да.

– Минкаут! Ханган!

Хамар едва сумел повысить голос.

Вошли писец и с ним мелкий жрец какой, одет небогато…

Не буду я рассказывать, как у них тут заключают брак. Долго и неаппетитно. Словно говна поел. Напоследок я должен был поцеловать его и перерезать глотку. Одновременно.

Хамар потребовал:

– Не торопись. Пусть поцелуй будет подольше. Я чтобы будет почувствовал удовольствие…

Конечно, я едва прикоснулся к его губам своими, и тут же пустил ему кровь. Прощай, Хамар. Пидоры не в моем вкусе. Передай привет своим, блин, Молодым Хозяевам.

Вечером я кашеварил. И все жрали как положено. Как у людей.

И мы полезли на этот гребаный вал.

В первый раз тогда я увидел вторую ступень Лестницы. Призрачные войны.

Сначала ты не пугаешься, просто ничего не понимаешь. Появляется прямо в воздухе цветное пятно, синее, или розовое, или сероватое такое, или черное с желтым, разного, короче, цвета. Из-за дымки видно одну какую-нибудь часть тела. Иногда лицо или корпус, и это лучше всего. Живо надо стрелять, пока не рассеялось. Можно поразить из простого оружия, если не зазеваешься. А если ладонь мелькнула, или, скажем, лодыжка, то хрен попадешь. Нет, не попадешь никогда. Если только повезет. Дымка через секунду прозрачнеет, прозрачнеет, и нет уже никого. Потом, может, в пяти метрах, а может, в пятнадцати, еще раз этот гниляк призрачный проявится. И опять пропадает. И опять проявится… Если быстро двигается, например, бежит, а особенно, если бежит и петляет, ты его не выцелишь. Если не торопится – можно такую зверушку взять… Из автомата я с полста метров брал такого гада.

Но это все мы поняли и подсчитали потом. А тогда, у вала, мы по первости вообще ничего не поняли. Какие-то дымные кляксы и оттуда сыплется раскаленный дождь. То есть натурально капли металла, целые брызги металлические, и этот поганый металл остывает в воздухе или прямо на твоем теле. Сколько наших ребят положили – думать не хочется. А сброда каурского, так вообще немеряно. Наши сопротивлялись, конечно, только от неожиданности все-таки побежали.

Эти, призрачные, ходили на нас и с холодным оружием, и с убивающим звуком, и с прожигателями. Потом. А в тот раз брызги, значит, попробовали. Только брызги. Дерьмо, в общем-то. А половины наемных четверок с Земли – нет как нет. Легли на том валу. М-мать.

Мне на ногу две капельки попали. Я там выл и катался. Потом лечился, вылечил, почти все мое мясо горелое отросло как было, только на левую ногу я чуток прихрамывать стал. Но это – потом. А тогда, на валу у Земляной язвы, я чуть копыта не отбросил. Да я просто обязан был копыта отбросить, по логике вещей.

Рябой меня спас. Вынес меня на своем горбу. Километра два тащил, а может и все три. Я бы не стал его тащить, я бы его бросил. Нас убить могли. Обоих. Несколько раз. А он все равно тащил меня. Здоровый черт, а не подумаешь…

– Зачем ты это, Рябой?

– Что – зачем, Мосел?

– Зачем вытащил меня? Сдохнуть мог же.

– А типа как еще? Не тащить тебя? Да ты чо…

Святой. И не объяснишь ему. Надежный, в общем, мужик.

Потом кашеварил Живчик, его очередь. А он кашеварит как полный мудак. На пределе терпимости. Рыжая не стерпела и миску ему в хайло запустила. Ну это, положим, глупости.

Потом должна была кашеварить Рыжая. В первый раз. Очередь, значит, ей вышла.

Стервоза, однако, уперлась. Мол, вчера не жратва была, а чистое дерьмо. Пусть, мол, опять Живчик работает. И пусть работает, пока не научится… Живчик, понятно, захотел разобраться, но я его остановил. Потому что разбираться должен был я.

– Дело не в очереди, Рыжая. Дело в том, что я так сказал.

– А ты кто такой, Мосел Капитаныч? А?

– Я здесь старший. И ты будешь делать, как я скажу. А я говорю: сегодня твоя очередь.

Она щурится нагло, из глаз своих щели сделала. Пацанву мелкую хорошо так пугать. И детишек.

– Я тебя не знаю, ты мне не старший.

Мы, понятно, отошли подальше. У меня еще очень нога болела. Но надо было сейчас заняться этим делом. Я знал: в первый же раз не займешься, она тебя еще и прессовать начнет. Авторитет потерять можно. Да, я знал таких. Что баб, что мужиков, всегда надо с первого раза – к ногтю. С самого первого раза.

Чему-то она там училась и била больно. В самом начале. Я специально дал ей ударить. Два раза. Потом я бил ее, пока она стояла на ногах, а когда упала, – пока пыталась подняться. Потом – пока еще несла борзоту на словах. Потом она обещала слушаться.

У Бегнизога я добыл своего первого призрачного. Череп ему снес и почувствовал большое моральное удовлетворение. Все ополчение Мадроша там полегло, а ополчение самого Бегнизога разбежалось. И дружину князя Багура вырезали до единого человека. То есть кто-то из мадрошцев, может, остался в живых, а багуровы люди все там остались. И сам князь Багур с ними остался. Мол, он князь, он людей своих не бросит, ну его и располовинили.

Мы отошли, да Морское братство отошло кое-как, да шаманы из вольного города Дацгазага. Шаманы там – образина на образине, какие-то скрюченные, мелкие, просто уродцы поганые. Хуже жидов.

Одним словом, побили нас. Как лепешку говенную сапогом размазали.

Мы уходим, а один к Рябому прицепился. В смысле, один шаман.

– Ты-ы-ы-ы-ы… – шипит, пищит, рожи корчит, норовит за одежду ухватить, – ты чуж-о-о-й.

Рябой ему пинка. А тот взвился, вся его шатия тут как тут, пляшут, подпрыгивают, шипят, чисто дерьмо на сковородке. Этот, первый, сучковатый уродец, язык русский знает, лезет опять: