Татьяна Нартова - С первого аккорда

— Ты чего уснула? Совсем того? — поинтересовалась подруга, — Не нравится?

— Почему, нравится, — пожала я плечами, — Вот поэтому и уснула.

— Ничего не понимаю, — Аринка медленно вздохнула, пытаясь найти логику в моих действиях. Зато я в тысячный раз получила подтверждение, что мы с подругой абсолютно разные люди.

— А я не понимаю вот этих воющих, — попытавшись обобщить взглядом весь зал, произнесла я, — Если тебе песня нравиться, зачем перебивать исполнителя своими руладами, а? Нет бы послушать, войти в песню, разобраться в смысле…

— Судя по всему, ты хорошо в нем разобралась… — не удержалась от колкостей Аринка.

— Да. Когда музыка несет тебя куда-то, когда каждая нотка доходит до твоего сердца, тебе не надо не видеть, не ощущать что-то еще. Ты просто оказываешься парящим над всем миром, влекомый ее ветрами, словно крыльями искусства. И естественно, доходишь в соединении с ней до состояния полного расслабления и душевного равновесия. А как ты думаешь, что такое высшее душевное равновесие? Сон — легкая полудрема без лишнего груза волнений и тревог.

— Ага, — Аринка с самым серьезным видом покачала головой, — Слушай, давно ты готовила сию прочувственную речь, а?

— Экспромт, — обиделась я, ловя краем уха что-то совершенно новое. В подтверждение моей догадки зал смолк, не нарушая гармонии следующей композиции. Аринка хотела что-то еще высказать в мой адрес, но, видимо, заметив выражение моего лица, так и не решилась на дальнейшую полемику. Веселая задорная музыка, больше похожая на гимн сменилась воздушной композицией. Синтезатор и барабан уступили свое место флейте и перебору гитары. Я уставилась на инструмент, по инерции следя за пальцами играющего. Взгляд поднялся выше, и я с изумлением узрела лицо Берестова. Спокойное, наполненное одухотворением с полуопущенными веками, из-под которых все равно блестели два изумруда глаз. Но сейчас меня совсем не беспокоили ни они, ни восхищенные вздохи девушек в зале. Меня интересовала песня. Первый аккорд ее, брошенным камнем породил более мощные круги. Я вслушивалась в текст, и отчего-то чувство недопонимания не оставляло меня. Берестов, музыка, слова… все вместе прекрасно, но как-то не сочетаемо. Словно на побеге лилии распустились листья шиповника и бутоны астр. Все вместе — один цветок, но вылепленный из чужеродных частей. Я замотала головой, стараясь забыть лишнее и до меня, наконец, дошли первые строчки в своей первозданной полноте. Мне даже не нужно было закрывать глаза, что бы влиться в эту песню, с первого аккорда, с первой строчки:

Дыхание птицей с ветрами на маховых перьях лазурных

Пришлет для тебя комментарий забытой отвагой души,

Тонкие, острые крылья, разрезающие над улицами свежий майский воздух. Почему-то перед глазами мельтешили не голубые перья, а вполне даже себе нормальные, черные брови Берестова. Нет… не идут они сюда.

Раскроет его лепестками мгновений прошедших сумбурных,

И начатый поздно гербарий ты вдруг собирать завершишь.

Цветок. Обязательно жасмин, полузасохший, но еще не сдающий своих позиций. Он удушает своим запахом. Белые лепестки не вызывают отторжения, брезгливости, неприятия, но этот запах и желтая, осыпающаяся везде пыльца нервируют. Лучше засунуть его подальше, окончательно засушить и вставить между листами старого альбома. Что бы не вспоминать… что бы не трогать. Сумбурные, серые дни, удушающие, как резкий запах цветов.

Дыхание утренней ранью осознанным шепотом-бредом

Потребует руки до боли озябшую плоть согревать.

Осознанный бред? Я даже проморгалась как следует, в глаза продолжал литься пятнистый свет зала ночного клуба, смешивая мысли в единую кашу. Нет, не бред это. Просто не все можно передать, выразить. Но тот, кому надо, поймет. Даже утренней ранью, даже ночью. Шепот. Потому что любые крики не приводят ни к чему хорошему, кроме страшного гула. Да и зачем орать на весь дом, если тебя и так услышат?

За прочною кованой гранью в глазах с затухающим светом

С утраченным медленной кровью ты сны всегда можешь читать.

Вспомнилось, как я болела. Аринка тогда пришла ко мне, села на кровать и произнесла: "Н-да, такое ощущение, что в тебе кровь остановилась", — а после этого рассмешила так, что, даже, по-моему, температура спала. Только она, да еще пара человек в моей жизни способны на такое: даже за красными, гриппозными глазами, за глазами полными тоски и скорби найти драгоценный плод надежды.

Хоть белым мерцающим солнцем, увы, никогда я не стану,

Но лучики-вспышки улыбок до капли последней твои.

Интересно, и кому же Берестов не собирается становиться светом, а? Хотя какая мне разница? Такие как он одни не остаются.

Тебе моя птица дыханья сигналы простые доставит,

Что снегом замерзшие пальцы лишь перья с пушинкой внутри.

У, да тут повеяло глубоко скрытым развратом! Мой хмык возымел свой отклик в виде недовольно ворчания подруги:

— Слушай, Вишня, хватит у меня над ухом фыркать, словно лошадь товарища Пржевальского!

— Я не фыркаю, я хмыкаю, — лениво отозвалась я. Аринка только вздохнула, окончательно отворачиваясь от меня и едва что уши не закрывая. Правда, поняв, что так она и музыку не услышит, девушка отказалась от этой идеи.

Дыхание чувствует эхо и с каждою новою драмой

Срывается с неба на волю в потоках забывчивость ждать.

Цветы засыхают, и это заслуга той птицы упрямой,

Что горькой не ведает соли и заново учит летать.

Меня хватило ровно до половины куплета, потому что никакого эха я не чувствовала. Следующий хмык превратился сам собою во всхлип, а по щеке почему-то покатилась слеза. И тут только я поняла, что она не первая. И не последняя. Минорные настроения текста и музыки довели меня до кондиции. И если бы мне дали шанс послушать эту песню еще раз, я бы ответила решительным "да". Что-то в ней скользило между строк, неуловимое, словно кто-то писал этот текст, как сигналы SOS, а не рассказ о чем-то. Как будто его писали без эха. Словно это был преувеличенно оптимистичный разговор, да что там, вранье. Откровенное. Типа, у меня все хорошо, я люблю. Я летаю. Только, пожалуйста не надо подробностей, а то я боюсь, что не смогу их придумать.

— Эй, Вишня, ты чего? — далекий голос Аринки заставил меня вздрогнуть.

— А?

— Бэ! У тебя такое лицо, словно тебе прочитали стишок про зайчика Блока. Чего ревешь?

— Да так, — я автоматически похлопала Берестову, обмениваясь с ним взглядом. То есть, это он со мной обменялся, а я тупо посмотрела сквозь него, — И, вообще, не надо о грустном.