Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

И смотрит на меня преданными щенячьими глазами. Не могу я злиться на него всерьёз! Стыдно признаться, но я рад, что Ри-Ё со мной напрашивается — друзья в непростых обстоятельствах на вес золота. Маленький паршивец, похоже, это замечает.

— Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, Учитель, — частит он. — Мама ведь получила посылку, ну, ту, которая от Сборщика Податей — помните? — Господина-Меч-Ржа-Съела! Мои не бедствуют. Мама в последнем письме писала, что Второй уже пытается меня заменять… Учитель, позвольте мне, во имя Земли и Неба, спину вам прикрыть, если что? Мама, знаете, тоже молится за вас…

— Подхалим, — ворчу я. Весь запал ругаться прошёл.

И он, моментально сообразив, что его дело выгорело, сияет, как надраенный пятак.

— Ну так вот. Я вашу торбу с травами не трогал, Учитель, как вы велели, вы её сами уложите, а наши чистые рубашки — вот тут…

Я смотрю, как он болтает и показывает, что куда положил, и чувствую самую искреннюю благодарность. Вот вам и нги-унг-лянская отстранённость… мой Ри-Ё вполне искренне любит совершенно деревянного в смысле эмоций, уродливого и чудаковатого старого хрена. Милый ребёнок…

За мной заходит волк. Мне надлежит взглянуть, как себя чувствует любимая рабыня Львёнка Эткуру: лейб-медику Государя Эткуру не доверяет. Я иду к лянчинцам.

Мои друзья-заговорщики — в нервном раздрае, как всегда в последнее время. Разве что — нынче заметнее, потому что отъезд близок. Анну прохаживается по комнате — не сидится ему на месте, имей он хвост — повиливал бы. Элсу шепчется со своей девочкой, оба — напряжены и встревожены. Эткуру хохлится; за прошедшие две недели он осунулся, у него под глазами синяки, лихая вальяжность пропала. Он рывком повзрослел на десять лет. Ви-Э его жалеет, едва ли не больше, чем он её.

Ви-Э здорова на удивление. За две недели её метаморфоза почти закончена, она не только встаёт с постели, но и ходит, довольно бодро. Утверждает, что страсть Эткуру вылепила её, как огонь придаёт форму стеклу. Сама же относится к своему господину покровительственно-нежно, как к младшему, сюсюкает изо всех сил, называет «миленький» и «солнышко», не спорит, уступает — но не как рабыня, а как старшая сестра. Во время метаморфозы, кажется, как-то лихо изощрялась по ночам: Эткуру слишком смущает вопрос, как себя чувствует его подруга — он отводит глаза и бормочет в сторону с оттенком опасливого восхищения: «Она, знаешь, Ник, слегка сумасшедшая!» — а Ви-Э хихикает.

Видимо, Ви-Э — действительно вышесредняя актриса. По ней абсолютно не видно, как её мучает метаморфоза; свежа, как роза. Как-то я улучил минутку спросить, чем Эткуру так сподобился — Ви-Э сказала: «Ну что вы, Господин Вассал! Он же — один, мой выигранный мальчик… Он — мой настоящий. Его ведь могло бы и не быть, вы знаете, — и добавила тоном щедрого признания заслуг, — и хороший боец, кстати». Называет она себя Кошкой Льва — Эткуру это смущает, смешит и льстит.

Ви-Э не даёт Эткуру пасть духом. Если бы не она — Господин Посол сорвался бы в депрессию. Он постепенно осознаёт всю катастрофичность собственного положения в подробностях — и ему плохо от этого. Если Анну рвётся в бой, то Эткуру боя совершенно не хочет. Он даже пожаловался мне, очередной раз надравшись в хлам — больше всего его порадовало бы чудо, позволившее жить как всегда, но лучше. Забыть предательство Льва Львов, как кошмарный сон, вернуться во Дворец Прайда, развлекаться, участвовать в спаррингах, смотреть на жонглёров, скачки и собачьи бои — а в виде дополнительной радости любить Ви-Э. И чтобы Анну был в свите, и чтобы Элсу тоже был где-то поблизости — и чтобы всем было весело.

Эткуру страшно представлять себе, как он будет обвинять Льва. И он понимает, что нельзя не обвинять — иначе вся его компания пропала. И он боится ада — когда рядом Ви-Э нет. Когда Ви-Э рядом, она Эткуру убеждает, что он — праведник.

Ви-Э по отношению ко всяким божественным делам настроена, как многие жители Кши-На, скептически. В богословские споры с лянчинцами не лезет, но их веру, кажется, тихохонько не одобряет. Во всяком случае, сейчас я слышу, как она говорит:

— Ну как ты можешь Творца прогневить, миленький? Если ты прав?

— А мы с тобой такие безнравственные, — говорит Эткуру печально. — У тебя лицо до сих пор без моих знаков, мы с тобой спим в одной постели… и оно так и дальше будет, я не могу раскаиваться… поэтому Творцу не интересно, что я прав.

Ви-Э, одетая в расписные северные шелка, лежит у него на коленях и обнимает за талию:

— Знаешь, солнышко, — говорит она задумчиво, — не то, чтобы ты ошибался, но мне кажется… Творец так стар, мудр и благостен — неужели он не отметит того, кто за справедливость, из-за его постельных дел? Это ж всё равно, что подглядывать за детьми!

Эткуру отвешивает ей подзатыльник, совершенно, впрочем, беззлобно, и спрашивает меня:

— Ник, может, ей ещё вредно ехать? А?

— Как ты себя чувствуешь, Ви-Э? — спрашиваю я, точно зная, что она ответит. И она тут же выдаёт именно это:

— Могу рубиться на мечах, скакать верхом на диком жеребце и жонглировать зажжёнными факелами!

— Ты о себе не думаешь, — хмуро возражает Эткуру. — И обо мне не думаешь. Вот умрёшь — а я тебя даже в аду не найду, язычницу…

— Знаешь, что мне сказал Юу из рода Л-Та, брат? — говорит Анну останавливаясь. — Не надо оттягивать момент истины. А истина в том, что нам придётся ехать и всё менять — или надо просить у Снежного Барса милости и проситься к Нику в деревню. Чистить хлев его поросятам за миску похлёбки. Потому что грош нам цена тогда.

— Анну, — говорит Ви-Э с тихой укоризной, — Эткуру же не за себя боится!

— Ты точно оправилась? — говорит Эткуру. — Если да — то мы едем завтра, — и глубоко вздыхает.

Он не может допустить, чтобы Ви-Э считала его нерешительным мямлей или трусом. А Ви-Э не одним мускулом не показывает, что считает. И Эткуру пытается сделать себя Львом, победить в себе Львёнка — с некоторым даже успехом.

У него хватает духу приказать:

— Анну, скажи волкам, пусть собираются в дорогу. Мы уезжаем на рассвете.

И Анну ни звуком не даёт понять, что северяне уже готовы. Просто кивает и идёт к волкам.

Анну настроен победить или умереть. А Львятам Льва хочется жить — и хочется, чтобы жили их подруги. И надо как-то держать над собой небо, которое вот-вот совсем рухнет.

Я им сочувствую. Я надеюсь принести им какую-то пользу. И это несколько прибавляет решимости мне самому. Я иду заканчивать сборы.

А день такой голубой и пронзительно-ясный, как бывает только на севере в середине апреля…