Джин Вулф - Воин тумана (сборник)

В ФИВАХ

Мы стоим здесь лагерем, и я уже успел забыть большую часть того, что произошло с тех пор, как я видел Быстрого бога [11]. Собственно, и его я тоже успел забыть и знаю о нем только потому, что перечитал свой дневник, который продолжаю вести.

Фивы прекрасны. Там настоящие дворцы из мрамора и замечательный рынок.

Однако тамошние жители напуганы и злятся на Великого царя за то, что он оставил в городе столь малое войско, хотя фиванцы сражались на его стороне. Видимо, жители Фив рассчитывали, что персы в конечном счете возьмут верх над Афинами и Спартой – а ведь жители этих полисов тоже сыновья Эллина [12], как и сами фиванцы. Здесь говорят, что афинянам ненавистно даже само название города, Фивы, и они непременно выжгут его дотла – как Великий царь сжег Афины. А еще говорят (я прислушивался к разговорам на рынке), что сдались бы на милость спартанцев, вот только милосердие спартанцам не свойственно. Фиванцы очень хотят, чтобы мы остались, однако понимают, что мы все же уйдем и они останутся без защиты – тогда им придется надеяться лишь на крепкие стены да на своих мужчин, хотя лучшие из них уже погибли. Наверное, они правы: я уже не раз слышал, что скорее всего завтра мы снимем лагерь.

В Фивах много гостиниц, но у нас с чернокожим нет денег, так что мы спим у крепостных стен, как и все остальные воины Великого царя. Жаль, что я сразу не описал в дневнике внешность того доброго лекаря, ибо теперь не могу его отыскать – здесь лекарей очень много, да и пегих мулов хватает. А из всех одноглазых людей ни один не признается, что служит у лекаря. Со мной вообще разговаривают неохотно: завидев мои бинты, все сразу решают, что я попрошайка. Попрошайничать я, конечно, ни за что не буду, хотя, по-моему, еще более постыдно есть краденое – а ведь я только что поужинал тем, что стащил где-то мой чернокожий приятель. Утром я тоже пытался воровать на рынке, но у меня это получается куда хуже, чем у него. Теперь мы с ним собираемся на другой рынок, и я буду отвлекать продавцов, как уже делал это сегодня утром. Воровать чернокожему трудно – внешность бросается в глаза, – однако он очень ловок и все-таки успевает стащить что-нибудь, даже если за ним следят специально. Не знаю, как ему это удается; он много раз показывал мне, но я так и не сумел ничего заметить.

Чернокожий что-то объясняет на пальцах, остальные с ним спорят, а я пишу свой дневник, устроившись на полу в храме Светлого бога [13], что близ центральной рыночной площади. Многое успело произойти с тех пор, как я сделал последнюю запись, – и я с трудом понимаю, о чем там речь. Не знаю, с чего и начать.

Позавтракав часов в двенадцать и немного передохнув, мы с чернокожим пошли, как и собирались, на другой рынок. Центральная рыночная площадь Фив, агора, со всех сторон окружена красивыми зданиями с мраморными колоннами и вымощена камнем. Здесь продают ювелирные украшения, золотые и серебряные чаши, хотя можно купить и хлеб, вино, рыбу, фиги и другие продукты.

Агора заполнена множеством покупателей и продавцов, а посреди нее бьет фонтан, в струях которого высится мраморная статуя Быстрого бога.

Поскольку я уже прочитал о нем в своем дневнике, то бросился к фонтану, полагая, что статуя и есть Быстрый бог, и громко к нему взывая. Тут же вокруг собралась толпа – человек сто, не меньше; там были и воины Великого царя, но большей частью фиванцы, которые все время задавали мне разные вопросы, и я, как мог, отвечал. Чернокожий обратился к толпе, знаками прося денег; медные, бронзовые и серебряные монеты посыпались дождем, их было так много, что чернокожий вынужден был ссыпать их в мешок, где хранит свои пожитки.

Это толпе не понравилось, и подавать ему почти перестали; но тут к нам подошли какие-то богатые люди, пальцы которых были унизаны перстнями, и сказали, что я должен пойти в храм Солнца [14], а когда чернокожий ответил, что никуда мы не пойдем, они пояснили, что бог Солнца – великий целитель, и кликнули на помощь нескольких фиванских воинов.

Они привели нас в очень красивое здание с колоннами и широкими лестницами; там меня заставили преклонить колена перед прорицательницей, сидевшей на бронзовом треножнике. Тощий жрец долго разговаривал о чем-то с приведшими нас богатыми людьми и несколько раз повторил примерно одно и то же, но разными словами: их бог не станет говорить устами оракула, пока не будет принесена жертва.

В конце концов один из богатых людей послал куда-то своего раба, и мы довольно долго ждали его возвращения, а люди в перстнях говорили о своих богах – о том, что им самим о них известно, и о том, что узнали некогда от отцов и дедов. Наконец вернулся тот раб и привел с собой девочку-рабыню, макушка которой едва доставала мне до пояса.

Хозяин маленькой рабыни стал расхваливать ее, особенно отмечая ее красоту и умение читать. К тому же он клялся, что она девственница. Мне странно было слышать это, ибо, судя по тем красноречивым взглядам, которые девочка бросала на раба, его-то как мужчину она узнать успела и, по-моему, возненавидела. Я заметил, что и тощий жрец ничуть не больше, чем я, верит богачу в перстнях.

Свои похвалы в адрес девочки он закончил тем, что подтащил ее к стене храма и указал на высеченные в камне слова. Написаны они были не совсем так, как пишу я, однако язык этот был мне знаком.

– Прочти мне слова великого бога, который пророчит нам будущее, дитя мое, – велел девочке тощий жрец. – Читай громко, ибо то слова бога, способного не только исцелять, но и убивать страшными быстролетными стрелами смерти.

Без запинки, с выражением маленькая рабыня прочла:

Здесь Лето сын, на лире играющий,Огнем золотым жизни путь освещающий,Исцеляет все раны, святую надежду даетТем, кто душу и сердце ему отдает.

Голосок у нее был чистый и нежный, и, хотя он звучал иначе, чем у воинов на плацу, он, казалось, взлетал над рыночной площадью, перекрывая царивший там шум.

Жрец удовлетворенно кивнул, знаком велел девочке умолкнуть и кивнул прорицательнице. Божество, которому поклонялись в этом храме, тут же овладело ею с такой силой, что несчастная с криком стала извиваться на своем треножнике.

Вскоре вопли ее прекратились и она что-то забормотала, роняя слова, точно камешки в пустой кувшин, – голосом отнюдь не женским, но я почти не обращал на нее внимания, ибо глаза мои были прикованы к золотому человеку, значительно более высокому и мускулистому, чем любой обычный мужчина. Он молча выступил из ниши, в которой стоял, и знаком велел мне подойти ближе.