Андрэ Нортон - Аромат Магии

Девушка приходила сюда только за самыми дешевыми приправами и задерживалась в лавке так долго, как только могла, впитывая запахи, слушая объяснения Халвайс, с тоской разглядывая ряды бутылочек, ящичков и баночек. В отделениях и ящиках высоких шкафов хранились листья, лепестки, мелко нарезанная кожура фруктов; Уилладен даже вспомнила почти забытое ею искусство чтения, изучая надписи на каждом ящичке.

Если бы только… Уже два года госпожа Травница предпринимала попытки выкупить у хозяйки постоялого двора ее родственницу, чтобы сделать своей ученицей, однако Джакоба все время отвечала одно и то же: девчонка передана ей под надзор магистратом, как одна из тех, кто остался сиротами после великой чумы, и властями заплачено за надзор и опеку.

Зачем тетке служанка, которая не заслуживает ничего, кроме брани и побоев, да вдобавок слаба здоровьем, как рожденный зимой ягненок? Халвайс была готова хорошо оплатить такую перемену в судьбе девушки — она не пожалела бы денег ни для магистрата, ни для Джакобы… Неужели дело в свадебном выкупе, о котором Уилладен узнала только сегодня?

Иногда девушке казалось, что Джакоба не отпускает ее просто из духа противоречия, злобной женщине доставляло удовольствие причинять страдания другим. Возможно, тетка посылает ее в лавку госпожи Травницы, догадываясь, что возвращение на кухню становится после этого особенно мучительным?

Однако через двадцать дней она станет совершеннолетней, и тогда Джакоба не сможет удерживать Уилладен у себя против воли. Тогда… нет, девушка не смела предлагать Халвайс, чтобы та взяла ее к себе служанкой или полноправной ученицей, но была готова работать столько, сколько нужно, просто за возможность быть в лавке, хоть чему-то учиться — если ее сочтут достойной.

Госпожа Травница обладала нравом спокойным и сдержанным, ни с кем из соседей не водила близкой дружбы, не давая повода к сплетням, общаясь с бедняками и богачами одинаково ровно и приветливо. Молчаливая, постоянно погруженная в свои мысли, она терпеливо выслушивала жалобы больных, смешивая для них укрепляющие средства.

Разумеется, Халвайс происходила не из знатной семьи, но не нашлось бы никого из надменной и задиристой знати, кто решился бы оскорбить ее — или для кого такое оскорбление сошло бы с рук.

Девушка вздрогнула — Второй Колокол! — и заторопилась вниз по улице. Вокруг слышались звуки отпираемых дверей, хозяева лавок снимали ставни, переговаривались, приветствуя друг друга.

Лавка Халвайс занимала помещение на первом этаже трехэтажного дома. Ее соседи, желая привлечь покупателей, украшали свои заведения всевозможными вывесками, а в витрине лавки госпожи стояли только коробочки — зеленые, в которых хранились травы, разноцветные — с лепестками цветов, а также всевозможные флаконы… Девушка знала, что даже на крыше дома установлены полки, на которых сушились разложенные на подносах растения, а задний дворик был превращен в сад.

Уилладен замедлила шаг. Джакоба наверняка догадается, где ее искать. Может быть, она уже сообщила начальнику стражи о побеге своей служанки? Не обернется ли это бедой для Халвайс?

Ставни лавки были закрыты; похоже, госпожа Травница еще не собиралась торговать. Внезапно Уилладен почувствовала запах… в нем таилось зло!

Она стояла перед закрытой дверью. Но щеколда не была задвинута, лавка — не заперта изнутри… тогда почему закрыты ставни? Девушка осторожно коснулась двери рукой. Что-то не так — и запах зла ощущался все сильнее, вызывая у Уилладен тошноту.

Толкнув дверь, девушка вдохнула смесь столь любимых ей ароматов — но к ним примешивался иной запах, темный и опасный, которому она не знала имени.

— Халвайс?

В лавке царил полумрак, в котором смутно угадывались очертания прилавка, шкафов и полок. Уилладен шагнула внутрь — осторожно, словно опасаясь, что ее ждет западня.

2

ОН ПОДНЯЛСЯ С ПОСТЕЛИ и, сбросив на пол одеяла, направился к окну. За тяжелыми шторами городские здания тонули в сером свете раннего утра. Большой Колокол еще не звонил.

Уттобрик Кроненский никогда не производил впечатления важной особы, даже надевая церемониальные богатые одежды; тем более — сейчас, когда, глядя на город, погрузился в размышления, не дававшие ему покоя всю ночь. Его жидкие волосы, когда-то каштановые, теперь изрядно припорошила седина, узкое лицо изрезали морщины, тяжелыми складками обрамляя тонкогубый рот. Близоруко щурясь, он вглядывался в предрассветный сумрак, в котором лишь первые редкие огни фонарей предвещали наступление нового дня…

Конечно, герцог сожалел о жизнях, унесенных чумой, — как любой человек; и, конечно, не его вина была в том, что он — последний потомок мужского пола в прямой линии наследования. Сейчас уже можно признаться себе в том, что его предшественник, Вубрик, был подлинным правителем, каким никогда не стать его наследнику.

На столе догорали свечи; Уттобрик прекрасно знал, что лежит там — донесения, великое множество донесений… и доносов. Будь их воля, обожаемые придворные разорвали бы в клочья своего герцога.

Кому он мог доверять? Иногда подозрительным казалось даже поведение Вазула — хотя, случись что с Уттобриком, это означало бы падение и канцлера, ведь тот не принадлежал к родовитой знати, а вышел из купеческого сословия.

И именно Вазул, человек, чей изворотливый ум и решительные действия всегда были к услугам герцога, прошлым вечером высказал эту мысль, поначалу неприятно поразившую Уттобрика. Он до сих пор считал свою дочь ребенком, девчонкой, довольствовавшейся обществом немногих подружек и совершенно бесполезной для своего властительного родителя уже потому, что она была женщиной. Однако именно это, по мысли Вазула, и должно сейчас сослужить герцогу службу.

Отпустив край занавеси, Уттобрик побрел назад, к кровати, казавшейся ему сейчас чем-то вроде убежища. На полочке у постели его внимание привлек портрет; он зажег новую свечу от одной из почти догоревших, уселся в кресло и близко поднес к глазам миниатюрное изображение дочери.

В глубине души герцог был уверен, что придворные художники всегда льстят своим моделям — в чем, собственно, нет ничего удивительного. Однако Вазул уверил его, что в данном случае это не так, — кроме того, Махарт действительно напоминала свою мать, последнюю представительницу ныне угасшего рода… Уттобрик смотрел на мягкие пышные каштановые волосы и треугольное, сужающееся к подбородку лицо (маленький подбородок девушка безусловно унаследовала от него). В уголках полных губ девушки таилась легкая улыбка. Большие, неожиданно ярко-зеленые глаза, длинные ресницы, тонкие брови… да, это уже не лицо ребенка; кроме того, если кисть живописца не лгала, его дочь можно считать красавицей.